1. В Валдайских горах.
(До Валдая. Валдай. Иверский монастырь. По дороге к истоку Волги. Рыборазводный завод. Молвотицы. Волговерховье).
Лейф, сын Эрика Красного, открыл Америку в 1000 году, странствующие скандинавы достигли Америки прежде всего в окрестностях Начтукета. В ночь на 12 октября 1492 года, незадолго до полуночи, Колумб открыл Новый свет во второй раз.
***
Вдали от суеты, тревоги и волненья
Здесь люди в простоте, в спокойствии живут...
Галлер.
Ранней весной, когда почки на деревьях начали лопаться, а леса наряжаться в свой зелёный пушок, когда на Невском вместо лиловых ветрениц, выдаваемых продавцами за фиалки, стали продавать синюю медунку и не совсем распустившуюся черёмуху, я не выдержал. Страсть потолкаться по свету, усвоенная ещё в детстве за границей, сказалась в прежней силе и я полетел к истокам Волги. Побывавши неоднократно в приволжских городах, много раз побороздивши Волгу, я решил познакомиться с её истоками в Валдайской возвышенности и поглядеть 3.400 вёрстную красавицу в её младенческом возрасте, послушать её детский лепет в виде небольшого и мирного ручейка, через который легко перешагнуть.
Сначала я думал ехать на Новгород, из него на Старую Руссу, где пересесть в местный экипаж и добраться до деревеньки «Волго», а оттуда до озёра Селигер с его знамёнитой Ниловской пустынью. Это был бы самый прямой путь, так как до Старой Руссы ходят и пароходы и поезда, и только пришлось бы проехать на лошадях около полтораста вёрст до одного из громадных заливов озера Селигера, до деревушки Свапущи, из которой переезд по озеру совершается в больших лодках, но я выбрал путь через Валдай. Весна была поздняя и холодная, разлив рек чрезвычайно сильный. И Волхов и Мста катили свои мутные волны по прибрежным кустам, омывая вершины небольших берёз и осин. Вот у станции Селище мелькнуло тёмное озеро Зван, всё убранное по берегам весенней зеленью берёз и поезд остановился у станции Валдайки, с её неразработанными целебными ключами. Станция лежит красиво, высоко над рекой Валдайкой, вьющейся серебристой змеёй среди холмистой местности. Сколько раз я проезжал эту станцию и глядел на articles de Waldai, знамёнитые Валдайские колокольчики и длинные связки баранок, связанные мочалками и составляющие гордость местных жителей. Было около полночи. В ожидании, пока мне подадут лошадей, присланных мне на встречу из Валдая моим приятелем, я наслаждался весенней ночью. Черёмуха была в полном цвету и совсем белые от ароматных цветов деревья резко выделялись среди весеннего сумрака. Несмотря на холод, маленький ветерок доносил волны сладкого запаха и черёмухи, и смолистых листьев тополей и весенний дух берёзы. Соловьи трещали по всем направлениям, приветствуя пору любви, хотя и столь холодную, что мне пришлось укутаться не только в плед, но и в присланный полушубок и одеяло и то было только-только сносно. За мной приехал ямщик Александр Сизов, лучший ямщик в Валдае и давно стяжавший себе самую завидную репутацию по всей окрестности.
Лошади побежали в сумраке весенней ночи по довольно разбитой и ухабистой дороге. Колокольчики и соловьиные песни слились вместе. Вот осталась за нами бедная деревенька Великуши с покосившимися избами и кривыми окнами. К одному из жалких домиков прижалась черёмуха, забросила на дрянную крышу свою зелёную ветвь и вся, изукрасившись цветами, хотела скрасить несчастную разваливающуюся избу, осыпая её снегом лепестков. Дорога стала ещё хуже, трясло невероятно. Мы то, поднимались в гору, то спускались в лощину. Вот и мост через Валдайку, у сельца Сопки. Стало ещё свежее. Черёмуха во многих местах обсыпала всю дорогу лепестками. Берёзы шептались, сонно покачивая кудреватыми головками, а небо начинало светлеть всё более и более. Утренний холод делался всё резче и резче.
Село Турны, такое же бедное, жалкое, примостилось на косогоре своими домиками с запертыми ставнями. Где-то на дворе закричал петух, первый вестник утра, да у ворот одной из избушек заворчала во сне собака, испуганная и потревоженная нашим проездом. Здесь в селе у самой проезжей дороги за белой невысокой стеной, среди кладбищенских покосившихся крестов стоит крайне оригинальная по архитектуре церковь. Крыша церкви разделена на четыре яруса, так что над первой крышей поднимается более узкий корпус, несущий вторую меньшую крышу, над ней новый третий корпус и третья меньшая крыша, увенчанная четвёртым самым маленьким корпусом под маленькой четвёртой крышей. Такая же оригинальная колокольня, у которой четвёртая последняя крыша вытянута в длинный шпиль, возвышается рядом. Эти два пирамидообразных строения среди крестов и курьёзных памятников с украшениями в виде птиц на крестах производит, особенно среди безмолвия подходящего утра, странное и несколько таинственное впечатление. У нас на Руси много есть таких курьёзных и высоко поэтических церквей, построенных неизвестным архитектором в отдалённом каком-нибудь селе, с такой смелой фантазией, что нельзя им не подивиться. Строит архитектор церковь, вкладывая в своё создание душу и талант, также как соловей трещит над Валдайкой на кусту зацветшей черёмухи только ради пения, не ожидая, что кто-нибудь слушает его чудные песни. Оригинален и ужасно мил обычай вырезать из дерева крест, на вершине которого сидит голубок. Эти безжизненные белые голубки на кладбищенских крестах имеют много поэтической прелести и составляют крайне своеобразное дополнение к ветхой деревянной, но красивой и многокрышчатой церкви...
Вот небольшие озёра, которые образовались разливом Валдайки. В некоторых местах черёмухи на половину затонули в холодной воде, а соловьи трещали в их цветущих вершинах, довольные и водой и цветами. Мелькнули два небольших озерка, большое и малое Боровское, каких на Валдайской возвышенности тысячи. Дорога то поднималась, то опускалась и трясла немилосердно. Деревенька Едно заползла довольно высоко, так что от небольшой её часовенки с голубым шпилем виден Валдай, лежащий более чем за 20 вёрст. Зелени совсем мало, домишки серые, грязь, беднота. От часовенки крутой и тряский спуск, по которому наши лошади помчались так быстро, что я ожидал ежеминутно вылететь из тарантаса. Через полчаса мы миновали деревню Шую, и вскоре в отдалении засинело громадное зеркало Валдайского озера, и показались строения Иверского монастыря, собирающего ежегодно массу паломников, стремящихся поклониться мощам Якова Преподобного. Часть Валдайского озера, или лучше сказать, его залив, так характерно называемый на Валдае плёсом (от слова заплеснуть) и далеко убежавший своей громадной водной поверхностью к северу, хорошо виден вблизи Шуи. Это плёс Ужин, длинная, изрезанная островами и полуостровами часть озера, отделённая рядом островов от остальной его части. Три самые большие острова связаны перешейками и на одном из них в поэтическом диком месте, среди вод громадного озера, поднимая свои пять золотых куполов собора и белую колокольню, свои белые стены с небольшими башенками, лежит Иверский монастырь, как раз против города Валдая. Он, как схимник, как аскет, лежит уединенно среди озера, изрезанного мысами и холмистыми полуостровами и столько тишины, столько спокойствия в этом уединении, что долго нельзя оторвать глаз от стен и колокольни монастыря. Густой березняк поглотил нас, закрыв прелестные виды на озеро. Вскоре мы выехали на казённое шоссе, соединяющее Петербург и Москву, и въехали в Ям-Зимогорье, громадное село, составляющее предместье Валдая. Я приехал в Валдай около 5 часов утра, и первое впечатление от города было самое отвратительное.
Это тип провинциального города, с его висящей в воздухе скукой, с тишиной, свойственной глухим городишкам, не то город, не то село, с деревянными тротуарами, в которых местами проваливаются ноги проходящего, с бесконечными заборами из барочного леса, с прекрасными цветами на окнах, так как жители скуки ради, как всюду в провинции, особенное внимание посвящают уходу за цветами. Валдаю нанесла удар железная дорога, оставившая его за 40 вёрст, в стороне, причём упразднилось шоссе, проходящее через город, а два пожара, особенно последний в 1881 году, испепелили совершенно город, так красиво лежащий амфитеатром по берегу озера против самого Иверского монастыря. Последний ужасный пожар начался в Солдатской слободке и в несколько часов Валдай сгорел дотла. Колокола собора упали на площадь и при поливке водой раскалённый металл треснул. Жара стояла такая страшная, что один человек, перебегая площадь, обгорел и умер через несколько часов от ожогов. После пожара уцелела кладбищенская церковь, ветхая, скучная по наружному виду, печально стоящая за городом, присутственные места около небольшого общественного сада, в зелени которого схоронилась Екатерининская церковь, тоже уцелевшая и прежде принадлежавшая к дворцу Екатерины Второй, превращённому теперь в острог.
Повсюду масса руин, всюду стоят обгорелые, треснувшие стены с печальными зияющими окнами. Эти стены свидетельствуют о прежних каменных постройках Валдая, города каменщиков, массами расходящихся на работы во все стороны России от Пасхи до 22-го октября, Казанской Божией Матери. Новый Валдай деревянный, только изредка попадаются каменные дома, да на базарной площади в середине города собор и церковь Введения, оба неуклюжих белых здания, в виде аляповатых четырёхугольников, поднимают свои белые колокольни над хаосом домишек и садиков и глядят в синее Валдайское озеро, на большие громоздкие весы среди базарной площади, на пустынные улицы, заросшие подорожником и ромашкой. В городе нет ни театра, ни клуба, ни музыки и только в земской управе есть недурная библиотека, где за 5 рублей в год можно читать довольно много журналов. На базарной площади стоит каменный дом купца Терскова, одного из старожил города. Терсков собрал чучела всех птиц и животных своего Валдайского уезда, искусно набил их и положил таким образом начало будущему музею. Он уже приобрел аквариумы для того, чтобы собрать все местные рыбы, что составляет несомненный интерес.
Гвоздь Валдая для всякого туриста и не туриста; это прекрасное озеро с его монастырём. Я добрался по пустынным улицам, вдоль заборов, через которые свесились снежно — белые кудри, сплошь покрытых цветами вишняков до базарной площади, с её ужасной мостовой, и спустился по проулку к озеру. Тут на берегу в небольшом каменном здании хранится лодка, на которой в 37-м году покойный государь Александр II, ещё будучи наследником, переезжал озеро. Тут же крошечный и довольно чахлый бульвар с часовенкой, устроенной отцом Терскова. Этот же Терсков в Крымскую войну снарядил на свой счёт до тысяча человек Валдайских ратников.
Озеро, синее и спокойное, горело сотнями тысяч золотых огней, зажжённых в его воде весенним солнцем. Монастырь с островами составил чудную декорацию по ту сторону Валдайского плёса и горел своими главами, как золотыми огнями, так рельефно выступавшими на голубом фоне неба.
Переезд в Иверский монастырь совершается в лодках, которые дожидаются у часовенки желающих. За 40 или 50 копеек местные гондольеры, большею частью в образе женщин, свезут вас в монастырь, лежащий в расстоянии 3-х вёрст по прямой линии от города, и доставят вас обратно в Валдай.
Как только мы с приятелем подошли к спуску, ведущему к озеру, пред нами предстала пожилая, худощавая женщина и предложила свои услуги, как лодочницы. У небольшой пристани и дамбы, обсаженной берёзами, мы сели в лодку. Женщина поместилась на руле, за вёсла сел её зять, молодой каменщик. Открытое, милое лицо, с светлой детской улыбкой, не могло не привлечь к себе. От него веяло весной, силой, удалью, весельем. Он так гармонировал с синим озером, с душистой весной, с весенним солнцем, с своей ролью Валдайского гондольера, что внёс много прелести в эту поездку в монастырь. Это был настоящий прелестный русский тип, с его весельем, с его подтруниванием и бесшабашностью.
— Как тебя зовут? спросил я.
— Михайло Петров, ответил лодочник.
— Да нет же, возразил мой приятель, сопутствовавший мне в монастырь, ведь твоя фамилия Соколов.
— Это точно, также и Соколов, сказал Михайло, улыбнулся чудной улыбкой и так налёг на вёсла, что лодка полетела, как птица, дальше и дальше отъезжая от берега.
Оказывается, что в Валдае зачастую один и тот же человек имеет несколько фамилий. Тот же Терсков зовётся Степановым, а бывший городской голова Якунин имеет ещё фамилии Ермошина и Шахова. Как это происходить, Бог знает. Это Валдайская тайна.
С озера Валдай очень красив. Лёжа по береговому откосу, город постепенно выдвигал дом из-за дома, красиво поднимая белые колокольни церквей. Озеро стало сильно волноваться, и чем мы дальше отъезжали от берега, тем волны всё более и более увеличивались. Михайло говорил, что озеро редко бывает спокойно и что ещё на днях весь Валдай был встревожен гибелью шести человек. Несколько из утопавших спасли смельчаки, в том числе и наш удалой Михайло.
— Что же город дал тебе что-нибудь за спасение погибавших? спросили мы его.
— Хотели нам выдать по медали, ответил он, да с нас же по семи рублей требовали на эти медали. Ну, их к лешему. Где семь рублей возьмешь! Отказались.
Острова, по мере приближения, всё более и более выдвигались, а звон монастырских колоколов всё сильнее доносился до нас, мягко и необыкновенно звучно разносясь в весеннем воздухе над обширной поверхностью озера. Недаром славятся Валдайские колокола, которые отливаются здесь в городе на заводе Усачёвых, единственном заводе, отливающем эти громадные и великолепные колокола. В городе осталось несколько кустарей, но они отливают только небольшие колокола и колокольчики.
— Вон остров Жилище, указал Михайло на проплывавший лесистый остров. Тот вон Земляничный, зовут его тоже Берёзовый, а направо у берега — это Рябинин остров, по нему идёт дорога от берега к монастырю, там паром есть.
Целая цепь островов и островков дугой обступили нас, образовав залив с монастырским островом во главе.
Белые стены с сторожевыми башенками окружают обитель, построенную знамёнитым Никоном, которого пленил уединённый остров. Мы вошли в ворота с торчащей над ними колоколенкой. При Анне Иоанновне в этих толстых саженных стенах замуровывали осуждённых. За первой внешней стеной высится вторая стена, пробуравленная пёстро расписанными фресками воротами, ведущими в аллею и монастырь. В углу у второй стены примостилась толстая высокая башня, напомнившая мне Спасскую Кремлёвскую башню в Москве, служащую здесь элеватором; здесь сыплют монахи зерно. Скучно, пустынно в монастыре, даже весна не внесла своей жизни в эту уединённую обитель. Высокая колокольня замерла, как факир, и режет своим белым силуэтом голубые небеса. Большие часы на колокольне, по циферблату которых двигается голубь, прикреплённый к минутной стрелке, равнодушно отмечают время. Соборы, и зимний и летний, с толстыми саженными стенами, пёстро расписаны фресками. У входа в собор на паперти глядят на вас патриарх Никон и царь Алексей Михайлович. Вы, словно, чувствуете взгляды этих старинных портретов во весь рост, оберегающих собор. Внутри собора мёртвая тишина, сквозь толстые стены сюда не долетает ни единого звука, и только солнце, прорвавшись сквозь решетчатые окна, ложится золотой паутиной на старинные иконы в голубых, золочёных и расписных киотах. Пёстрые седалища, пилоны, стены и потолок, все разрисованные, мощи Якова Преподобного в серебряной раке, и части мощей четырёх митрополитов московских, мрачная статуэтка сидящего схимонаха Нила Столбенского, сцены из жизни Якова Боровичского и, наконец, древо, на котором, по преданию, плыло тело Якова Боровичского вверх против Мстинских порогов у Боровичей, и которое хранится здесь под стеклянным колпаком, всё это тонет в таинственном полумраке. Пятиярусный иконостас весь в золоченых колонках уныло поднялся к пёстрому потолку, а толстые чугунные связи, как чудовищные нити паутины, протянувшиеся под сводами от пилона к пилону, уносят вас к временам самого Никона. За собором тянется кладбище. Пожилой монах наклонил молодую черёмуху, срезая букет цветов, а она обдала его всего своими лепестками, которые повисли у него и в бороде, и в волосах, и на его чёрной рясе, потом за вечерней я увидел этот пучок черёмухи у образа Божией Матери... За белыми стенами монастыря во все стороны простирается озеро. Чудные молчаливые виды. Плёс Ужин убегает с своими пустынными мысами и островами к северу. На берегу монастырского острова была разложена масса сетей для рыбной ловли, которой занимаются монахи. Сети их достигают длины в полуверсту. Чудный тихий вечер спускался над монастырём. Озеро совсем успокоилось и тихо и нежно подбегало своими волночками к песчаным обрывам острова. Несколько сосен, наклонённых бурями, замерли у монастырских стен и мечтательно осветились солнцем. Над обрывом к озеру за восточной стеной монастыря мне бросилась в глаза забытая могила с покосившимся надгробным камнем, с почти стёртой надписью, которую невозможно разобрать. Здесь спит, вероятно, какой ни будь несчастный самоубийца, которого не позволили похоронить в монастыре. Никто из монахов ничего не знал про этот одинокий могильный камень, скрывший, может быть, горькую драму.
На рассвете я решил продолжать свой путь к истокам Волги, хотя мой приятель и уговаривал меня посетить Варницы, прелестное местечко, лежащее в 12 верстах от Валдая, и замечательное тем, что там бьёт крепкий соляной ключ почти на аршин над землёй. Прежде соль эту вываривали, на что указывает и название местечка, затем неоднократно город думал устроить в Варницах лечебное место и эксплуатировать прекрасный минеральный источник, но так неумело брался за дело, что только терял даром и время и деньги. Нет сомнения, что с годами, когда пути сообщения с Валдаем будут облегчены, Варницы превратятся в новый русский курорт и, благодаря своей красивой местности и близости от Петербурга, будут сильно посещаться больными. Я удивляюсь, как до сих пор ни монастырь, ни Валдай не обратят внимания на глубоководную реку Валдайку и не заведут пароходное сообщение между станцией Валдайкой и городом, что привлекло бы и туристов и богомольцев, всегда с трудами пробирающихся к отечественным святыням, и облегчило бы и удешевило сообщение с городом.
На рассвете за мной приехал мой ямщик Сизов и мы покатили по довольно скверным Валдайским дорогам к югу. Молодые березняки сменялись пустырями, а дорога местами была совсем невыносима. В 11 верстах от города показался Новодевичий Коростецкий монастырь. Его колокольня высится над корпусом монастыря, лежащего среди леса на берегу озера. Очень красивая белая зубчатая стена, украшенная поэтическими сторожевыми башенками с красными шпилями, оббегающая весь монастырь и придающая ему вид крепости. Печально выглядел этот одинокий монастырь теперь весной, но как уныло должно быть в нём зимой, когда вокруг ревут и стонут метели, а глубокие снега совсем заваливают его зубчатые стены. Бедные деревушки, уединённые сёла, озёра и озерки мелькали мимо. Уныло, скучно, однообразно в Валдайских холмах. Вот показалась громадная водная поверхность озера Велье, дорога обогнула его залив по самому откосу и мы поехали по его берегам, то приближаясь к самой воде, то ныряя в небольшие леса. Юркнув в один из таких лесков, полных аромата молодой берёзы и цветущих черёмух, мы переехали через мост, под которым с звоном и громом мчался ручей по камням, стремясь из под колёс живописно лежащей мельницы в воды озера Велье. Сизов сказал мне, что здесь находится рыборазводный завод. Конечно, я выскочил из тарантаса и отправился посмотреть эту диковинку. С трудом я растолкал сторожа, сладко спавшего в своей каморке, и он повёл меня вдоль прудов к длинным низким строениям с многочисленными баками и всевозможными прекрасно устроенными приспособлениями для разведения рыбы, какие я встречал за границей для разведения форелей и у нас, в Петербурге, на выставке. Теперь это казённый завод. Казне он принадлежит уже около 25 лет, достался ей от некоего г-на Варского, устроившего ещё 5 лет пред тем рыборазведение. Варский, получив разрешение от архимандрита Иверского Валдайского монастыря ловить рыбу некоторое определённое время, под предлогом выловить всех хищников вредных для местной рыбы, продолжал ловить её на продажу из озера Велье и завёл в это время завод. Я попал сюда в несчастное время: баки, где содержится марочная, отмеченная рыба, после спуска воды из прудов в озеро, были пусты; чёрные тарелочки для сиговой икры и белые для форелей были также пусты. Большие бутылки для перевозки мелкой рыбы, ящики для годовалой и более старой, сосуды для оплодотворения икры молоками, всё бездействовало, а в течение лета и осени здесь кипит горячая деятельность. В прошлом году были проданы и отправлены 85 тысяч форелей, 40 тысяч сигов и т. д., не распроданная рыба была спущена в пруды, где находилась и сейчас. В банках в спирту находятся карпы, форели, сиги, стерляди и другие здесь разводимые рыбы. Нечего делать, опять уселся в тарантас и поехал далее. Рыбацкое село Велье раскинулось на пустынном берегу озера. Всюду чинились сети, всюду лежали мережи. Сейчас видно, что жители рыбаки и что тёмное серое озеро с большими волнами кормить их. Несколько рыбаков садились в утлые лодчонки. Все рыбаки были одеты в кожаные фартуки, закрывающие и грудь и спину. Одна женщина, должно быть жена рыбака, провожала мужа и совала ему в лодку кульки с едой. Трудная работа рыбака! Вечная борьба с холодными волнами негостеприимного тёмного озера, с утренними холодами и пронизывающими озёрными туманами.
Мелькнула церковь, стоящая на холме среди живописной группы истрёпанных ветром сосен, несколько шапкообразных курганов тоже остались позади, и снова потянулась скучная, однообразная дорога. Сизов предлагал мне свернуть в сторону и пробраться к северному плёсу громадного озера Селигер к местечку Полново, откуда, по его словам, всегда можно добраться до Осташкова, проехав все гигантское озеро Селигер. Хотя Селигер и интересовал меня, но моё непреодолимое желание было поклониться часовенке, означающей исток Волги, той матушки-Волги, которой русский человек привык поклоняться, как божеству, название которой звучит для всякого русского с неизъяснимой прелестью, имя которой служит символом и эмблемой национальной силы, и заставляет громко биться русское сердце, когда где либо на чужбине кто произнесёт его. И я поехал околесиной по скверным дорогам через село Филиппогорье на скучный городок Демянск, в который легко пробраться из Старой Руссы и из которого, переночевав и отпустив Сизова, на перекладных поехал в местечко Молвотицы, лежащее в 50 верстах от Демянска вблизи деревни Волговерховье.
Молвотицы хорошенькое местечко, лежащее на берегах быстрой речки Щеберёхе, берега которой в некоторых местах поражают своей дикой красотой. Крутые обрывы, украшенные лесом, живописно поднимаются почти отвесно над бешено-клокочущей Щеберёхой. У самого моста через Щеберёху на отвесные песчаные скалы взгромоздилась красивая, расписанная в жёлтый и белый цвета, церковь Егория, с высокой изящной колокольней, и глядит на живописную долину извилистой реки с своего высокого пьедестала, стоящего как раз на углу при впадении в Щеберёху другой быстрой речонки Стабенки, которая, пенясь и клокоча, летит по валунам и бросается в пенистые волны Щеберехи. Деревня Ревеницы, а ещё более деревенька Волговерховье лежат в области непроходимых болот и трясин. Сама деревенька Волговерховье. с покосившимися домиками и соломенными крышами стоит на пригорке. Масса валунов самой разнообразной величины лежат повсюду по бесчисленным холмам. Словно их кто здесь рассыпал. Здесь уже Тверская губерния. Новгородская осталась за Ревеницами.
Среди болота между несколькими берёзами стоит одинокая деревянная часовенка, осенённая крестом. Это начало Волги. В самой часовенке колодезь, но попасть в часовенку не было ни малейшей возможности. Вокруг стояло целое озеро воды, а поэтому пришлось удовлетвориться внешним видом четырёхугольной дощатой часовенки и поверить, так как это все говорят, что здесь берёт начало Волга, эта величайшая река нашего материка. Несколько ниже деревни показывается ручеёк, но следовать вдоль ручейка не было возможности. Кругом было болото. Я удовлетворил своё любопытство и, севши в тарантас, поехал в сторону в одно знакомое имение, где жила моя родственница и, которую миг надо было навестить. Никогда не забуду этих мучительных 40 вёрст по болотам, трясинам, отчаянным размытым дорогам, по валунам и корягам, так что приходилось ежесекундно соблюдать равновесие, чтобы не вылететь, а раз таки ямщик вывернул меня совершенно. Поздней ночью добрался я, разбитый и измученный, до деревни, проклиная несчастную мысль свернуть в сторону, по каков был мой сюрприз, когда оказалось, что родственница уехала из имения. Сговорившись с ямщиком, который хотел меня довести до Осташкова, я заснул, как убитый, мечтая поскорее выбраться из этих трущоб и трясин, куда меня занесла судьба.