5. Тверской плёс.
(Первые впечатления на пароходе. Кимры. Калязин. Углич).
Роса, озарённая алым сияньем,
На нежном блеснёт васильке;
Картины цветущей весны с трепетаньем
Рисуются в яркой реке
Маттиссон.
И крепостное право, и пошехонское раздолье были связаны такими узами, что когда рушилось первое, то вслед за ним в судорогах покончило своё постыдное существование и другое. И то и другое одновременно заколотили в гроб и снесли на погост, а какое иное право, и какое иное раздолье выросли на этой общей могиле — это вопрос особый. Говорит, однако ж, что выросло нечто — не особенно важное.
Салтыков-Щедрин.
Вы нас уверили, поэты,
Что тени лёгкою толпой
От берегов холодной Леты
Слетаются на брег земной...
Пушкин.
Взявши билет, я уселся на пароходе «Самолёт». Чудное утро благоприятствовало моей поездке. Собственно от Твери путешествие по Волге удобно и дёшево. Пароходы устроены великолепно, ресторан не оставляете желать ничего лучшего и кроме бесконечного удовольствия прогулка по величавой реке принести ничего не можете. Я уселся на балконе у самого пароходного носа и любовался видом Твери, и зелёными крутыми пятисаженными откосами берега, изрезанного лестницами к пристаням, и невысокими домиками, и дремлющими церквями, и снующими лодками и барками и шумной толпой на высоком берегу.
— Готово? раздался голос капитана.
— Готово, прозвучал ответ.
Раздался третий звонок. Капитан снял шапку и прочёл молитву и эта минутная тишина, этот тихий задумчивый шёпот капитана сразу охватили меня всего и придали много торжественности отъезду.
— Давай, крикнул капитан и пароход пронзительно трижды закричал, затем запыхтел и стал отдаляться от берега. Вот Тверь осталась позади и мы помчались по извилинам неширокой реки с её жёлтыми прибрежными песками. Две бедные деревеньки, окружённые пашнями, проплыли мимо. Чайки кружились над пароходом и, описывая круги над рекой и громко крича, следовали за нами. Слева проплыла одинокая жёлтая церковь, окружённая белой оградой, усевшаяся на самом обрыве. Проплыл сосновый лесок, небольшое село, ещё село, сидящее на обрывистом правом берегу. Вот село Власьево, где в старину, вероятно, стояла статуя Велеса, покровителя скота, на что намекает название села. Синий купол церкви глядел из-за рощицы на реку. Затем потянулись скучные, однообразные берега, которыми так богат этот плёс. Порой у берегов или ближе к середине высовывались плотины и заборы, устроенные для улучшения фарватера реки и для направления течения через мели. Эти сооружения из ивняка, фашин, камней и земли торчали своими концами из воды, нисколько не помогая судоходству. Издали показалась красная церковь с зелёной маковкой, принадлежащая Оршинскому монастырю, стоящему при впадении в Волгу речки Орши. Белые башенки на стенах и большой красный монастырский дом с белыми украшениями окружены деревьями и представляют красивый уголок. Волга делает крутые повороты и обходит вокруг села Юрьевского, образуя для него полуостров. Опять плоские берега, кое-где зеленели нивы, да блестели пески. Две большие плотины сбежали с берегов и заползли далеко в реку, которая злилась и бурлила около препятствий. Вот проплыла одинокая белая часовенка и показались яркие песчаные обрывы, заросшие тёмными соснами. За селом Гуменовым проплыла усадьба Карякина с серым помещичьим домом, с двумя башенками. На левом высоком берегу, у крутого поворота, «уселось село» Лисица с большой пятикупольной жёлтой церковью и высокой колокольней. Опять потянулись низины, скучные и однообразные. Белые стены с башенками погоста в Лисицах показались при повороте реки и исчезли за холмом. Красива большая деревня Судимирка с цветущими яблочными садами. Новые сёла, новые церкви, новые овраги и обрывы. Село Городня нарушаете скучное однообразие берегов. На правом высоком берегу, над зелёным бугром живописно уселась жёлтая церковь во имя св. Богородицы, одна из древнейших в России, с прекрасной византийской живописью под сводами. Церковь окружена железной оградой на белом фундаменте с белыми каменными столбами, которые рисуются громадной короной или белым зубчатым венцом. Весь бугор был покрыт яркими жёлтыми цветами, что придало особенную прелесть этому маленькому уголку, когда-то составлявшему особое удельное княжество, разрушенное Иоанном Грозным, который заподозрил жителей Городни в измене и перебил их всех. Московское шоссе легло возле самого берега среди полей и лугов, подняло свои пёстрые верстовые столбы над обрывами к реке, и, перебравшись по каменному мосту через овраг, свернуло в сторону. Пароход остановился в первый раз у большого села Мелкова, лежащего среди полей, против села Едимонова. Село Едимоново известно своим образцовым молочным хозяйством И. Верещагина. Тут приготовляются всевозможные сыры и масла машинами, устройство которых — последнее слово науки, тут при хозяйстве и школа сыроделания, и кефирная мастерская, и лаборатория для анализов. Пассажиров приняла подъехавшая лодка. Берега стали ещё скучнее. Громадные пространства заросли густым ивняком, который торчал повсюду из воды, заполоняя берега и отмели. Волга приняла Шошу у села Воскресенского, стоящего при слиянии рек уже в Московской губернии, которая небольшим своим краем касается Волги. Приняв Шошу, Волга круто поворачивает на север. Это замечательная особенность Волги. Она направляет всякий раз при встрече своего притока все свои воды по направлению течения этого притока. Деревня Городище лежит на самом изгибе Волги и, как по положение, так и по названию, ясно говорить о былой крепости в этом месте. Теперь это мирная маленькая деревенька, даже забывшая своё прошлое, полное пожаров, грабежей, нашествий и моров. Большое село Новое, с хорошими домами под железными крышами, с большим собором старого фасона, над которым высится высокая колокольня, с оживлённой толчеёй на пристани, выделяется в ряду прочих Волжских сёл... Мы плыли дальше. По берегу медленно шагали вереницы лошадей, устало переступая ногами и волоча баржу с лесом. Это теперешние бурлаки, повсюду работающие на Волге.
Село Сухарино совсем скрылось в тёмном море сосен, мрачной щетиной покрывших берег, и опять скучные, унылые берега потянулись на долгие вёрсты... Наконец из-за угла при повороте реки показался уездный город Корчева с двумя высокими церквями, тенистым, городским садом у самого берега и с бульваром из молодых сосен. От городка веет скукой. И его Преображенский собор, и ограда его погоста с часовенками по углам и высокими белыми воротами печально глядели на наш пароход. Невозмутимое спокойствие царит на улицах городка, поросших крапивой, подорожником и пастушьей сумкой. Это тип захолустного провинциального городка, с его крошечными интересами, подавляющей тишиной, непробудным сном, пасущимися на площади овцами и громоздкими серыми ставнями. Капитан и лоцмана все время указывали мне на берега, называя села и деревни, и я не хотел уходить со своего балкончика, наслаждаясь поездкой, несмотря на частое однообразие берегов. За Корчевой, которая славится своими кожаными изделиями, потянулись снова скучные берега.
— Это теперь так много воды, сказал мне капитан, а то беда. Не знаю, как нынче и сделаемся. Уж в половине июня вода совсем спадает, и от Твери до Рыбинска хоть не езди. Нынче в Угличе будут празднества летом так, чтобы пароходы могли пройти, откроют Волжский бейшлот. В июле со всем здесь не проехать. Дно больно каменисто.
Потянулись леса. Волга поглотила новый приток Дубну, при слиянии с которой стоит деревенька «Городище». Две деревни Нутромова и Багунина улеглись друг против друга, перегородив реку каменной грядой. Багунина спустилась домиками, заборами и садиками к самой реке, одев всю покатость берега. Лес покрыл оба берега и погост Иоанна Предтечи с его церковью выступил на зелёном фоне. Снова живописный уголок, так и просящийся на полотно художника. Красноватый обрыв круто поднялся над рекой и несёт одну сосну, так живописно раскинувшую свои ветви, словно итальянская пиния, где-нибудь на Ривьере. Кругом кусты в весенней яркой зелени и тёмно-красная часовенка, приютившаяся в их чаще. Вот печально свесившая свои ветви плакучая берёза. Она наклонилась к самой воде и пробегающие воды треплют её длинные ветви, а рядом белеет одинокий крест...
В Кимры мы приехали около 4-х часов дня и простояли у пристани до 6 часов, как в расписании был назначен час отхода. Конечно, я воспользовался двухчасовой стоянкой и полез по длинным лестницам вверх по крутому обрыву к высоко лежащему богатому селу. Ещё издали громадные два собора блистали куполами, глядя далеко вверх и вниз по реке. Это богатое благоустроенное село, с 6-ю тысячами жителей, с каменными домами, кожевенными заводами, четырьмя церквями, превосходящее многие уездные города, служить центром кустарной промышленности, которая здесь сильно развилась, благодаря тому, что местность не благоприятствует сельскому хозяйству. Всё население от мала до велика занялось кожевенным производством и чемоданы, сапоги, сумки, сделанные в Кимрах, пользуются громкой и вполне заслуженной славой. Обувь, приготовляемая здесь, крайне разнообразна и сапожники могут удовлетворить самому требовательному вкусу столичного щеголя.
— Кимряки известны своей политурой, сказал мне один купец, с которым я разговорился.
— Это что такое? спросил я.
— А такой состав из всякой дряни, тряпок, глины и Бог знает ещё чего. Обувь из политуры очень дешева, но за то очень скоро разваливается на ноге.
— Какое богатое село! воскликнул я, глядя на высокие церкви.
— Только снаружи, сказал купец, это золота храмов блестит, а внутри большое обеднение. Подрядов, больших заказов нет. Это главное. По субботам у Гостиного двора, где расположен загон базарной площади, еженедельно бывают шумные торги, на которые съезжаются окрестные жители, купцы и заводчики ближних городов и Москвы. По гребню откоса тянется красивый бульвар, который сбегает змеистыми дорогами к пароходной пристани, прорезая весенний бархат откоса. На пристани и на бульваре было большое оживление. Красные рубашки крестьян, словно распустившийся мак, выделялись на фоне зелёного откоса. Высокая колокольня с часами и каланча поднялись над Кимрами и глядят на село Квастуново, лежащее на правом берегу Волги.
Собор и церковь св. Троицы производят сильное впечатление своей грандиозностью и блеском. Они высовываются из-за зелени поэтического кладбища, террасами обрывающегося к Волге и обнесённого каменной оградой с красивыми башенками по углам. Ниже кладбища, над отвесной стеной обрыва небольшой прелестный садик. Издали громадный собор, в виде ящика, несущий пять гигантских серебряных куполов, крытых чешуёй, кажется сделанным из глины. Этот его кофейный, землистый цвет придаёт ему много прелести. Рядом высится белая колокольня с зелёной крышей, а возле среброголового Покровского собора жмётся ещё пристройка с белой башней. Церковь Троицы, стоящая рядом, тоже грандиозный храм с пёстро разрисованными фресками стенами. Холм, на вершине которого сгруппировались церкви и колокольни, обрывается к речке Кимерке и открываете чудные виды и на белую церковь с колокольней по ту сторону Кимерки, и на Волгу, и на самое село. Внутри церкви производят ещё более сильное впечатление. Величественные иконостасы, громадные пилоны, обилие золотых украшений, тяжёлые светильники, голубые стены Троицкой церкви с громадными иконами, в ярко-белых рамках, все это так грандиозно и богато, что было бы под стать столичным храмам, а не сельским. Раскинувшееся вокруг кладбище полно затейливых памятников. Тут высятся пирамиды и оригинальные саркофаги, поднимаются из-за зелени кустов часовенки и колонны с прихотливыми украшениями. Этот хаос памятников, расположенных среди сада по откосу, крайне поэтичен. К сожалению, время не позволило мне долго бродить, поэтому оживленному и людному селу и пришлось спуститься снова к пристани, чтобы двинуться дальше вниз по Волге. Ниже Кимр, верстах в 3-х, выступили большие каменные корпуса кожевенного завода Потапенко. Ветреная мельница лениво перебирала по воздуху своими большими серыми крыльями. Пароход остановился возле села Абрамова, вблизи заводов Потапенко, для принятия нефти. Маленькая, ярко расписанная в разные цвета беседочка, осенённая крестом, вероятно место водосвятия, кокетливо выставила из-за зелени садика свои белые колонны. Опять потянулись обрывы, то одетые лесом, то голые. Ракиты образовали большие заросли, местами совсем затонув в высокой воде. К сожалению, эти высокие воды Волги быстро спадают, со дна выступают камни, с берегов ползут в реку гряды валунов, жёлтые мели поднимают свои плоские спины и пароходы принуждены бывают прекратить свои рейсы.
В прошлом году, рассказывал капитан, в половине мая уж нельзя было пускать пароходы. Сначала хоть каждую неделю меняй расписание, а потом и ни с чем нельзя было сообразоваться. Ночами ехать опасно, здесь Волга плохо освещена, не то что на нижних плёсах, ночи приходится сидеть на якоре, а то налетишь на камень. В большую воду против течения тоже трудно идти. Скверный плёс.
В Волгу впала речка Медведица у села Медведицкого, которое подняло свою красную церковную колоколенку над холмом увенчанным берёзами. При слиянии рек стоит старый помещичий дом с большой террасой и двумя беседками и глядит на выступивший среди Волги небольшой остров. Этот дом в былые времена принадлежал Борису Годунову, который приезжал сюда на Волгу, теперь же им владеет купец Лепёшкин.
Вот проплыла усадьба Салтыковых, от которой веет Пошехонской стариной, Головлёвыми и всеми теми ужасами, которые заставляли содрогаться читателя, усадьба, где в детстве проживал знаменитый сатирик.
В 12 верстах от Волги лежит старый Кашин, весь в церквях и в садах, знаменитый виноделием, хотя виноградники лежат за тысячами вёрст от него. Это обстоятельство не смущало Кашинцев и они по собственному рецепту изготовляли и портвейн, и малагу, и херес, и сотерн, фабрикуя вина из самых невозможных составов, и со спокойной совестью наклеивая на бутылки ярлыки с такими названиями как: го-сотерн, ост-индская мадера и т. д.
К вечеру холод прогнал меня с балкона в рубку. Дождь полил, как из ведра, а ветер замутил Волгу и вздул большие серые волны. Пароход покачивался и скрипел всем своим телом. Дождь злобно бил в окна и застлал густой серой пеленой всю окрестность. Когда ночью мы прибыли в Калязин, непогода прекратилась. Сильный ветер разогнал тучи и безоблачное небо сияло миллионами звёзд. Яркая луна облила весь берег и придала много таинственности заснувшему мирным сном захолустному городу Калязину. Город растянулся на высоком правом берегу, по откосу которого поднимаются высокие лестницы. Оригинальный собор раскинулся над откосом. Это небольшой каменный ящик с пятью куполами, от которого тянется длинное, низкое, каменное здание, переходящее в галерею и соединяющее собор с великолепной пятиэтажной колокольней, поднявшей в самые небеса свой высокий шпиль. Калязинская колокольня необыкновенно грандиозна и пропорциональна. Каждый из её этажей меньше нижележащего и представляет полную гармонию со всей колокольней, вышина которой выигрывает и от того высокого берега, на котором она стоит, и низкого длинного растянувшегося около неё, но крайне, оригинального собора. Семиоконная пристройка связывающая тело собора и колокольни, в освещении луны сияла своими окнами, а сама колокольня замерла, полная таинственности над тихим городом. Воспользовавшись двухчасовой стоянкой, я пошёл бродить по городу. Тишина полнейшая. Всюду закрыты ставни. Кое-где сторож бил в доску, да лаяли собаки. Громадная площадь с непроходимой грязью и лужами раскинулась у собора. Всюду были погашены огни и только в одном трактире на набережной двери были раскрыты настежь. Я вошёл. Несколько калязинцев, игравших в бильярд, изумлённо поглядели на меня, но когда я им объяснил, что я приезжий, и забрёл сюда на пол часика, чтобы поразведать о Калязине, они миролюбиво и охотно присели к столику выпить предложенного им пива.
— Ничего у нас интересного нет, сказал один из них, слава Богу, всю жизнь прожил. Вот на колокольню любуются. Говорят, самая высокая по всей Волге. Лет 100 будет, как Никольский собор выстроили. Всех здесь семь церквей, только собор Святого Николы всех лучше. Вот по ту сторону Волги лежит монастырь, в котором находятся мощи Святого Макария Калязинского. 26-го мая их обносят кругом монастыря. Народу бывает видимо-невидимо.
Святой Макарий Калязинский поступил в Николо-Каблуковский монастырь, потеряв жену. Не довольствуясь жизнью в монастыре, он удалился на речку Жабню, в непроходимые леса, на месте теперешнего города. Вокруг отшельника поселились многие жители окрестных деревень, привлечённые особенно чудесами старца. Однажды Макарий исцелил бесновавшегося юношу и этот последний поступил иноком во вновь основанный Макарием монастырь. Рассказывают, что воры украли монастырское стадо, но, поражённые слепотой, долго блуждали и пригнали стадо обратно к монастырю, где, раскаявшись, пали в ноги Макарию, который исцелил их от слепоты. Берега речки Жабни, вплоть до впадения её в Волгу, принадлежали тогда боярину Каляге, который, услышав про чудеса Макария, пожелал его увидеть и так пленился его кроткой речью и подвигами, что подарил ему земли, на которых Макарий и выстроил Троицкий Калязинский монастырь, окружённый белой стеной с сторожевыми башенками по углам, передавший имя Калязина городу. В Троицком монастыре жил дважды знаменитый Никон и кельи, где он останавливался, показываются во всем их прежнем скромном убранстве. Ни того, кто строить собор, ни по какому случаю он был выстроен, никто из сидевших в трактире Калязинцев объяснить мне не сумел.
— Да кто же его знает, говорил самый словоохотливый из них. Вот, что раз с самого верха колокольни один человек бросился — это помнят, хотя и давно было. Замертво подняли.
— Отчего же он бросился? спросил я, ожидая услышать какую ни будь драматическую страницу из калязинской хроники.
— Да, говорят, пьян был.
Раздался первый свисток, я поспешил к пароходу, страшась опоздать и остаться в скучном Калязине. Грязь была ужасная. Серое утро начало брезжить на востоке, ветер дул с прежней силой и вздувал валы на Волге. Я поспешил к пароходу и, поскользнувшись, так растянулся на улице и зашиб себе бок, что еле доплёлся до моей каюты. По небу мчались тёмные свинцовые тучи, которые по мере приближения рассвета загорались по краям зловещим малиновым огнём. Казалось, что поднимались огненные пологи, которые, отражаясь в жёлтых волнах Волги, отороченных горностаем, производили своеобразный эффект. Когда пароход подошёл к большому селу Васильеву, последнему в Тверской губернии, облака уже пылали и малиновые края туч стали пурпуром. Пурпур сменился вскоре багрецом, багрец пламенем, а пламя перешло в расплавленное золото и залило всю окрестность своими яркими волнами света. Я задремал и не заметил, как мы подошли к Угличу и остановились у его пристани. Когда я вышел на рубку и увидел берега Волги, мне показалось, что я вижу сон, будто я попал в старую Россию. Я хорошо помню наши игрушки в детстве, в виде домиков и церквей, пёстрых и аляповатых, которые, бывало, мы расставляли в хаотическом порядке, чуть не нагромождая здание на здание. Таков Углич с Волги. В нем нет ни улиц, ни рядов домов, все его церкви и монастыри и дома точно были просыпаны, брошены сюда на берег Волги в полнейшем беспорядке и куда упала башня, там она и стоит, то среди якобы улицы, то на дворе дома, то на откосе. Пёстро все неимоверно, пёстро до того, что сразу не разобраться. Красные, синие, жёлтые, зелёные, белые здания перепутались до того, что образовали какой-то хаос. Теперь этот незначительный уездный город, с 12 тысячами жителей, основанный чуть ли не во времена Святой Ольги, замолк и хранит несколько памятников такой старины и такого прихотливого зодчества, что делает город в высшей степени интересным. Одна общая физиономия этого города колоколен, церквей и монастырей стоит того, чтобы пробраться в этот уголок Волги, где она, узкая, протекает под высоким обрывом, несущим когда-то удельный город Ростовского княжения. Это город прошлого, седого прошлого, основанный, по преданию, родственником Святой Ольги воеводой Яном, который, обозревая, по поручению Ольги, северные пределы Руси, прибыль в местечко Угличе поле. Оно ему так понравилось, что он построил здесь свой терем и неоднократно приезжал сюда на отдых. Углич впервые упоминается в 1148 году на страницах летописи и сделался ареной кровавой трагедии в 1592 году. Убийство царевича Дмитрия, приписываемое Борису Годунову, наложило на город историческую печать. Борис Годунов велел многим Угличанам отрубить головы, многим отрезать языки, зато, что зазвонили в колокол, возвещая смерть царевича, многих утонить, а остальных разослал в разные места, главным образом в Пелым. Колокол, в который звонили священник Федот и соборный сторож Максим Кузнецов, созывая весь город, был наказан кнутом и с вырванным ухом отослан в ссылку в Тобольск. Шумный Углич с его 150 тысячами жителей опустел, из его 150 церквей осталось только около 30. Остальные разрушились и сгорели во время погрома при Самозванце. И вот прошло 300 лет с того времени, когда младший сын Иоанна Грозного упал мёртвый под ножами убийц. На самом месте убиения стоит теперь церковь «св. Дмитрия на крови», красная, оригинальная, построенная Михаилом Фёдоровичем. Рядом знаменитый терем Дмитрия царевича реставрированный теперь в своём первоначальном виде. Я бродил по Угличу, глядя на его курьёзные церкви, на его покосившиеся башни, на его старые стены и восхищался этим удивительным старинным зодчеством, в котором столько красоты. Гвоздь всего Углича это терем царевича Дмитрия. Этот грустный памятник, где некогда жил царевич с матерью своей Марией, из рода Нагих, и её родственниками, этот небольшой дворец, около 150 лет стоявший полуразрушенный, без крыши и, как многие памятники русской старины, служивший клоакой для города, представляет бесценный памятник нашей древней архитектуры. С прошлого века терем стали поддерживать, а нынче его реставрировали в прежнем виде, как его выстроил князь Андрей Васильевич в 1462 году. Это небольшое двухэтажное строение, сложенное из красноватых кирпичей, с великолепной кедровой лестницей и галереей на толстых столбах, представляющей чудное, замысловатое крыльцо. Снаружи терем — очаровательная безделушка с узорчатым гребнем на крыше, со старой иконой св. Дмитрия на одной из его стен и узкими слюдяными окнами. Неимоверно толстые стены скреплены железными связями и покрыты фресковой живописью. В этом тереме хранятся деревянные носилки, обитые красным сукном. На этих носилках были перенесены мощи Дмитрия царевича в Москву в 1606 году. Михаил Фёдорович их прислал обратно в Углич, где они и хранятся до сих пор. Внизу, в подвальном помещении дворца давал пиры Шемяка, здесь же томился в заточении Шведский царевич Густав, умерший позже в Кашине, запертый за свой отказ жениться на дочери Годунова. Возле самого терема, грустно глядящего из-за группы деревьев своими узкими окошечками, над крутизной к Волге стоит кроваво-красная церковь «Дмитрия на крови». Она кажется обитой бархатом, особенно рядом с тёмно синими главами, покрытыми звёздами. Небольшая колокольня тоже красная с белыми разводами, покосившаяся на сторону, и старинное низкое крыльцо необыкновенно характерны. Внутри церковь низкая, массивные её своды со скрепами покрывают гробницу, стоящую на месте, где был зарезан Дмитрий. Во втором этаже церковь более позднего времени; в ней любопытна плащаница работы инокини Марфы, бывшей Марии Нагой, матери царевича, и икона Дмитрия с вделанными в неё орехами. Сторож объяснил, что это те самые орехи, которыми царевич играл перед смертью. Тут же хранится окровавленная земля. По стенам фрески, из которых одна изображаете трагическую смерть Дмитрия.
Недалеко от церкви на столбах висите знаменитый колокол, возвращённый из Тобольска, на родину. Это небольшой колокол, несколько странной формы, в виде купола, который, как говорят, весит около 19 пудов. Его оторванное ухо, его курьёзная форма, а ещё более его судьба придают ему особый интерес. Учёные доказали, что это фальшивый колокол, отлитый гораздо позже из кусков знаменитого опального колокола, сгоревшего в Тобольске во время страшного пожара (1677 г.).
Курьёзен по старине собор Преображения Господня. Это громоздкий, некрасивый, жёлтый, каменный ящик, как все наши старинные соборы, с пятью плоскими большими ярко зелёными луковками, несущими кресты и с высокой, отдельно стоящей трёхэтажной колокольней, над шпилем которой красуется громадная чаша с крестом в середине. От креста к краям чаши протянулись цепи, словно паутина, связавшие их и придавшие много оригинальности. Внутри оба собора, и летний и зимний, пёстро расписаны академиков Медведевым. Когда я вошёл в зимний собор, я был поражён пестротой стен, но среди многочисленных икон и фресок, одна, «Спаситель несущий крест», пленила меня своей красотой. Лицо усталого Спасителя, поднимающего крест, его кроткий, всепрощающий взор — глядят вам в душу и заставляют остановиться. В летнем соборе покоятся остатки мощей князя Романа Угличского, сожжённого поляками в бедственный год — погрома города, в тот год, когда изменник Иван Пашин, опоив стражу, отворил врагам городские ворота и поляки, взорвав башню, предали город огню и разорению, когда жители были перебиты, стены, башни и колокольни с треском рушились в море огня, а кровь лилась реками в Волгу, и стоны несчастных сливались с грохотом падающего Углича.
От красной церкви св. Дмитрия на крови тянется вдоль Волги берёзовая аллея, открывая чудный вид на ту сторону Волги с её курьёзными церквями и длинной каменной дачей Хомутова. Церкви Леонтия и белая Введения особенно выделяются курьёзной своей постройкой. Но между всеми церквями Углича, по старине и оригинальности, особенно заслуживаете внимания церковь Флора и Лавра. Это курьёзное серое здание с какой-то необыкновенной восьмиугольной покачнувшейся колокольней. От церкви веет глубокой старинной. Колокольня, словно затерянная, словно пережившая своё время, грустно стоит над обрывом, чувствуя свою полнейшую неуместность рядом с пароходами и современным строем жизни. Внутри — это ряд низких переходов и каморок с такими курьёзными и аляповатыми рисунками по стенам, что трудно оторваться и скоро выйти из этого удивительного памятника славных времён Углича. Любопытна в городском саду беседка, выстроенная на месте монастыря, в котором насильственно была пострижена царица Мария Нагая, мать Дмитрия, и наречена инокиней Марфой. Как ни хороши Угличские церкви, как ни богат прекрасными фресками собор Алексеевского монастыря, издали сверкающий своими золотыми главами, как ни веет стариной от каждой колокольни, от каждого крыльца с пузатыми каменными столбами, вид на город с парохода превосходить все. Волга описывает резкий угол, который вероятно и дал название Углича городу, прославленному его колбасой, крепкой, как камень, и неудобоваримой, окороками и приготовлением мешков для муки. Этот пёстрый беспорядок, эта масса зелёных глав, золотых луковиц, пёстрых колоколен, то толстых и низких, то высоких и тонких, церквей всех форм и цветов — производить оригинальное впечатление. Когда мы отъезжали от Углича и делали поворот вместе с отбегающей Волгой, все колокольни и церкви ежеминутно переставлялись с места на место, забегали одна за другую, высовывались одна из-за другой, складывались в причудливую мозаику камешков калейдоскопа и пестрили неимоверно. Самая высокая церковь Филиппа Апостола словно сорвалась со своего фундамента и то забегала к Дмитрию на крови, то пряталась за высокий золотой шпиль Успенской церкви, то обегала золотые купола Алексеевского монастыря. Синие колокольни прятались за серые, серые за красные, красные за жёлтые и т. д… Словно все здания бегали по берегу, блистая пёстрыми головами и приветствуя весенний, солнечный день, позабыв свои почтенные лета и всю свою важность, как замечательных памятников старины. Я не мог оторвать глаз от Углича, пока он совсем не скрылся из виду и не пропал за выступами и поворотами Волги...