Речная старина

О сайте | Ссылки | Благодарности | Контактная страница | Мои речные путешествия |
Волга | Днепр | Кама | Нева | Ока | Окно в Европу | Север | Урал и Сибирь |
Материалы из газет, журналов и книг | Путеводители | Справочные и информационные материалы |
Список пароходов (1852-1869 гг.) | Справочник по пассажирским пароходам (1881 - 1914 гг.) | Старый альбом | Фотогалерея |
Коллекция Елены Ваховской | Коллекция Зинаиды Мардовиной | Коллекция Игоря Кобеца | Коллекция Сергея Новоселова |
События 1841-1899 г.г. | События 1900-1917 г.г. | События 1918-1945 г.г. | События 1946-1960 г.г. | События 1961-1980 г.г. |

8. Кострома.

(Панорама. Центральная площадь, Собор. Воскресенье на Дебре. Ипатьевский и Богоявленский монастыри).


Жестокие нравы, сударь, в нашем городе, жестокие.

И никогда нам, сударь, не выбиться из этой коры.

Островский.


В ночной темноте проплыла мимо усадьба Некрасова — это сельцо Грешнево, сверкавшее своими отдельными огоньками. Здесь на берегах величавой Волги провёл поэт лучшие годы своей жизни, здесь гигантская река, полная русских звуков и стонов, полная вопля и песен, вливала в его юную душу те чудные стихи, которые поёт теперь вся Россия, здесь вдохновляла его «мать кормилица» широкая Волга, сюда приносила она к нему плач и песни из далёких .сторон и волны, ударяясь о берега, пели ему, зажигая священное пламя великого поэта. В его стихах звучит и ширь, и слеза, и унылая песня бурлака, и могучее раздолье национальной реки. Она, эта — Волга, диктовала ему мысли, она вспаивала его своей взмученной водой, как мать вспаивает сына, и вложила в его сердце сострадание к угнетённым и несчастным Волжским берегам, и ту любовь, которую всегда поэт питал к великолепной реке. И он, как богатырь, испивши воды, бросал меткие стрелы своими стихами и народ понимал его, любил его, пел и поёт его стихи, как свои родные песни.

Недалеко от села Деево-Городище среди кущи черёмух и берёз, на берегу совсем высыхающей летом речонки, находится место, где будто бы стоял дом боярина Фомы Колычева, знаменитого впоследствии Филиппа, митрополита Московского, окончившего дни в Отрочском Тверском монастыре под ножом Малюты Скуратова.

На половине пути между Ярославлем и Костромой выплывает белая стена Бабаевского монастыря, опоясавшая громадные каменные здания, соборы и церкви. Это самое интересное место на всем 60-ти вёрстном расстоянии. Предание говорить, что здешняя церковь выстроена из бабаек, особенных вёсел при сплаве леса, которые всегда отдавались и отдаются монастырю сплавщиками, так как далее бабайки становятся ненужными. Волга лижет своими мокрыми губами берега, подтачивает крутики и мчится мимо деревень и сел, которые выплывают из сумрака весенней ночи, блеснув порой тусклым огоньком, л снова молчаливо пропадают вместе с пробегающей мимо панорамой. Деево-Городище с обгрызенными временем развалинами на горе, печальное теперь — в старину удел ярославских князей Деевых и Львовых, таинственно смотрит на реку амбразурами полуразвалившихся окон.

Но вот и Кострома. С этим названием у меня связано представление страшной глуши, тёмных лесов, холода, жалкого, далёкого и пустынного городишки, лежащего где-то там, чуть не на конце света. И что же? Предо мной по террасам левого берега раскинулся громадный город на расстоянии многих вёрст, поднял свои кокетливые колокольни над многочисленными прекрасными, каменными зданиями и сбежал к самой реке с высокого берега то кривыми спусками, то бульварами, то прямыми улицами. Это Кострома! Я не верил своим глазам. Это та самая Кострома, лежащая на краю света, куда удалялись князья, отыскивая спасения. Так сюда спасался в 1382 году с своей семьёй Дмитрий Донской от Тохтамыша, полагая, что здесь в Костроме он вдали от всякой беды, здесь жил Василий Дмитриевич. убегая от Эдигея, здесь в Ипатьевском монастыре пребывал Михаил Фёдорович Романов в полнейшей безопасности, несмотря на все усилия поляков проникнуть к нему. И вот эта старая Кострома, основанная в 1213 году князем Ростовским Константином, этот город ссыльных, город на Сибирском торговом пути, построенный там где-то далеко на Волге, лежал передо мной, сияя золотыми главами и кокетничая своим прелестным положением и громадностью. Белая, нарядная Кострома развернулась предо мной длинной пёстрой панорамой от самого Ипатьевского монастыря за рекой Костромой до Татарской слободки с её дрянными домишками. Целый хаос башен и колоколен по холмам и ложбинам придаёт много красоты этому старому Волжскому городу, сохранившему, не смотря на сильные пожары и разорения, много ценных памятников глубокой старины. Как город, Кострома не составляет исключения из общего правила провинциальных городов. Скверные мостовые, вытрясающие местами душу, тучи пыли или непроходимая грязь, та же жизнь города, живущего большою рекой с его оживающей летней деятельностью и замиранием зимой.

Пароходы всех компаний, пробежав длинные торговые ряды, высоко расположенные на крутике, миновав громадные здания мужской семинарии, стоящие возле самой воды, поворачивают за мыс, на вершине которого на высокой белой террасе высятся колокольня и здания собора, и подходят к пристаням у нижнего города. Среди длинной панорамы Костромы особенно рельефно поднимаются выступивший в Волгу на своём высоком пьедестале красивый собор и его высокая снежно-белая колокольня, вся убранная колоннами, золотыми вазами, решётками.

Выше пристаней по гребню откоса от самого собора вдоль Волги книзу в сторону Татарской слободы тянется аллее из подстриженных акаций, переползающая насыпи, называемая «Муравьёвкой», в память губернатора Муравьёва, устроившего эту прогулку. Из-за зелени акаций высовываются красивая розовая церковь Иоанна Богослова и изящная церковь Бориса и Глеба, лежащая возле самого губернаторского дома, ещё далее из-за Муравьёвки глядит на Волгу прекрасное здание мужской гимназии и церковь Всех Святых, а снизу церковь Вознесенья подняла свои купола так, что они горят золотом на фоне Муравьёвки, словно фантастические цветы. Виды на Кострому отовсюду с Волги и все виды на Волгу отовсюду из Костромы прелестны и только одна мукомольная мельница, громадная и некрасивая, словно болячка, сидит на берегу Волги у пристаней, закрывая вид и к губернаторскому дому и от гуляющих по Муравьёвке к пристаням. Вопреки просьбам всех Костромичей, губернатор Андреевский, преследуя более интересы своих карманов, чем интересы города, вошёл в соглашение с Аристовым и допустил выстроить это уродливое здание, которое портит всю прекрасную панораму города.

Центр Костромы, — это памятник Ивану Сусанину и царю Михаилу Фёдоровичу, стоящий на громадной площади, от которой улицы расходятся лучами во все стороны города и вокруг которой собраны все общественные здания Костромы. Тут, и Окружной суд с казённым портиком белых колонн, и плохонькое здание городской думы совсем не идущее к такому городу, как Кострома, и часть с высокой каланчой, и гауптвахта, и мучные ряды, и гостиный двор, и лучшие гостиницы, и небольшой общественный сад спрятавшимся за думу, и закрывший своей зеленью небольшой ресторан, около которого трижды в неделю играет музыка, и где собираются по вечерам костромичи. Этот памятник Сусанину, составляющий центр Костромы, высится в виде гранитной колонны на высоком гранитном пьедестале с бронзовым бюстом царя Михаила Фёдоровича на вершине. У подножия колонны коленопреклонённый молящийся Сусанин также из бронзы, а на гранитном пьедестале красивый барельеф изображает мученическую смерть Сусанина, так гениально обессмерченную оперой Глинки. Тут же на колонне два герба: России и Костромской губернии и надпись: «Ивану Сусанину, за царя, спасителя веры и царства, живот свой положившему, благодарное потомство», и годы: «1618 и 1851». Это настоящий памятник «Жизнь за царя» и когда глядишь на бронзовую фигуру Сусанина, горячо молящегося у подножия колонны, в ушах звучат гениальные мелодии Глинки и, как живые, восстают лица былой трагедии: этот великий патриот Иван Сусанин, который спас царя от злого умысла литовцев, намеревавшихся погубить Михаила Фёдоровича Романова, жившего с своей матерью в Ипатьевском монастыре, и который из простого крестьянина села Домнино, превратился в героя, эти литовцы, стремившиеся в Костромскую глушь, чтобы убить боярина Романова, эти мужественные нижегородцы, восставшие на защиту терзаемой родины. Вокруг памятника решётка, украшенная топориками. Во время уличных демонстраций шумевшая толпа сбила топорики и отломала поднятую руку Сусанина. Теперь всё исправлено, но курьёзно звучат эти слова: «демонстрация в Костроме» и печально, что они выражаются так грубо и таким вандализмом. Здесь же вблизи памятника на площади находятся две маленькие старые церкви, одна возле другой, с белой низенькой колоколенкой посередине и со старыми иконами внутри. Это тёплый и холодный храмы церкви Воскресенья на Площадке, словно игрушки расставленные своими миниатюрными зданиями возле думы. От этих зданьиц начинается лучшая улица Костромы — Кинишемская или Руссина, с многочисленными каменными домами и лучшими магазинами города... Кроме Воскресенья на Площадке на большой площади стоит часовенка в память Александра II-го. Пустынно и уныло на громадной площади. На одной из убегающих улиц выделяется театр с прекрасным расположением зрительных мест, что составляет его большую достопримечательность, и здание дворянская собрания с красивой концертной залой.

Я направился к Успенскому собору, так красиво расположенному над рекой и хранящему чтимую икону Фёдоровской Божией Матери. Легенда говорить, что брат Александра Невского Василий Квашня нашёл эту икону в окрестностях Костромы, севернее города, на дереве, что и изображено на образе над входными воротами во дворе. Сами ворота необыкновенно оригинальны, украшены высокими каменными пирамидами, вазами и гигантскими металлическими фигурами ангелов на решётках. Белые массивные здания нового или зимнего собора и колокольня высовываются из зелени сада, и кроме наружной красоты и драгоценной иконы Фёдоровской Божией Матери, риза которой оценивается в 25 тысяч рублей, ничего интересного не имеют, за то рядом стоящий старый Успенский летний собор с его толстыми луковками на пёстрых шейках, с его фресками по наружным стенам, с блистающим золотом великолепным иконостасом, со старинными лампадами, иконами и фресковой живописью по стенам, пилонам и длинной галерее, обходящей вокруг храма внутри, представляет бесконечный интерес. В галерее поразительны и по старине и по наивности многие фрески, особенно изображающие сотворение мира, ад с его смертными грехами и страшными казнями за них, неведомые Апокалипсические звери и др. Курьёз этой церкви заключается в том, что её алтарь обращён не на восток, а на северо-запад по направлению того места, где была найдена Фёдоровская икона. На наружной стене, выходящей на Волгу в сторону Ярославля, вделан громадный образ — копия Фёдоровской иконы. Божия Матерь, в блестящей серебряной ризе, сияет сквозь ночную тьму, освещённая сияющим пред ней фонарём, и служит маяком для плавающих по Волге. В стене, которая окружает собор и архиерейские дома, есть крошечная дверца, выходящая на маленькую террасу, похожую на ласточкино гнездо и висящую высоко и над обрывом, и над рекой, и над спуском от торговых рядов к Волге. Вид отсюда восхитителен. Волга во всем своём величии с заливчиками и с зелёными берегами, с бабочками парусных лодок виднеется далеко в сторону Ярославля. По той стороне белеют церкви сел Богоявленского, Городища с вокзалом железной дороги на Ярославль, Спасского и Никольская, утонувших в зелени рощ. Через далеко разлившуюся реку пыхтя и шипя ползёт пароходик Бычкова, волоча паром и совершая беспрерывно путешествия от одного берега к другому. Крутой берег Волги с торговыми рядами и с так называемой Молочной горой, с массой древних церквей, миниатюрных и оригинальных, с белыми колоколенками, развёртывается почти до самого Ипатьевского монастыря, который несколько закрыть церковью Козьмы и Дамьяна «на Гноище», как её называют. По другую сторону, вне стены окружающей соборы, с холмов к Волге сбегает маленький берёзовый бульвар, добегающий до небольшой беседки у самой воды. Видь из этой беседки также прекрасен, как с террасы по ту сторону соборов. Вся Муравьёвка как на ладони и весь город, растянувшийся по берегу до самой Татарской слободки, перед глазами. Тут в хаосе зданий, садов, скученных домиков и рощ торчит колокольня Вознесенской церкви с крышей из красных паркетиков, а далеко в конце города высятся колокольни Стефана Сурожского и «на Дебре», как в Костроме называют глухое место с лесами крапивы и чистотела. Почти в предместье города высится поразительно прекрасная пёстрая церковь Воскресенья с высокой колокольней.

Эта церковь Воскресенья на Дебре представляет удивительный образчик старинного зодчества, пёстрого и прихотливого. Между деревянными заборами, кучами мусора и плохими домиками совсем в конце города, в самой его глухой части, стоит этот оригинальный памятник. Кажется нигде не сохранились старинные фрески так хорошо, кроме Киевского собора св. Софии, как здесь, в этой церкви, построенной на месте деревянной времени Василия Квашни. Воскресенье на Дебре по своей окраске принадлежите к одной из самых пёстрых церквей России. Наружные стены покрыты пёстрыми гранями, купола в их черепитчатой одежде посажены на высокие башенки с изображениями святых, ворота при входе в галерею, ведущую с улицы к церкви, представляют что-то сказочное. Это перевитые пёстрые пояса, это плетение разноцветных лент, которые окаменели, это поразительная каменная мозаика, от которой трудно оторвать глаза, так она хороша. В двух арках, покоящихся на неимоверно толстых фигурчатых колоннах тяжёлые железные ворота. Заспанный, еле поднятый на ноги сторож, долго вертел ключами в ржавых замках. Ворота жалобно заскрипели и пропустили нас в галерею, совсем скрытую в густой зелени садика. Эта галерее и паперть, а в особенности стены церкви сплошь покрыты такими рисунками, что можно долгие часы разглядывать фрески и не наглядеться. Тут и ангелы, встречающие вас у дверей, и драконы, извергающие пламя и праведники с пальмовыми ветками, и краснокрылые херувимы, и курьёзные сцены из Апокалипсиса, и гигантские змеи, завернувшие петлями и кольцами свои бесконечные хвосты и придавливающие грешников с такими искажёнными лицами, что нельзя удержаться от улыбки. Тут и громадный зелёный лупоглазый дракон, съедающий Еноха и Илью, покорно прыгающих ему в пасть, вероятно сознавая, что сия судьба им давно была уготована и что они сделают самое лучшее, если, не говоря ни слова, покорятся ей. Тут и такое красное от огня падение Вавилона, что с первого взгляда я принял его за ад, тем более, что горожане очень напоминают жителей преисподни. Но особенно поразительны фрески в церкви. Это такое милое детское толкование священного Писания, что приковывает и умиляет вас. Вот семь дней творения, все наивнее и курьёзные, но 7-й день самый милый. Господь Бог изображён почивающим от трудов своих на современной кровати. Великолепны Авраам, Исаак и Иаков. Они три сидят рядышком, одетые в Тёмные рясы, и у каждого из-за пазухи торчать кучки людей, на основании слов, что праведники почиют на лоне Авраама, Исаака и Иакова. И таких рисунков масса.

При входе в церковь выделяются белые английские гербы: лебедь и носорог, сделанные из белого камня. Они помещены здесь в память того, что церковь частью построена на английские деньги. Легенда говорить, что московский купец Исаков, торговец красками, чуть не погиб, возвращаясь из Англии, и во время бури дал обет послать красок в Кострому на церковь, если спасётся. Между присланными красками оказался бочонок с английскими червонцами, на которые и выстроили эту церковь, так пёстро раскрашенную красками Исакова. Три двери на паперти поражают своей красотой. Каждая из них — это длинный ряд пёстрых сводов, вставленных один в другой. Две древние чудотворные иконы старого письма на камее почернели и потускнели. Поразительны два сказочно прекрасных иконостаса, оба в боковых приделах. Один низенький, весь пёстрый, словно сложенный из пёстрых мелких кусочков, удивительно прихотливой резьбы, оставшийся от прежде здесь бывшей деревянной церкви. Другой — совершенная пара великолепному иконостасу Ярославской церкви в Толчкове. Те же четыре гигантские руки, высунувшиеся из полу и поддерживаются своими мёртвыми пальцами остальные ярусы необыкновенного иконостаса. Здесь, в этой церкви, в каждом углу её веет ото всего древностью и вы чувствуете, как с той минуты, как вы переступите порог, вы погружаетесь в фресочное море, как вас затягивает эта пёстрая старина, как вы уходите в область сказаний и легенд, ко временам чуть ли не царей Салтанов, золотых петушков, прежней Руси, о которой мы только имеем представление по рассказам.

Другой такой же удивительный, пёстрый и исторический, ещё более интересный старик — это Ипатьевский монастырь, лежащий по ту сторону города, за рекой Костромой, эта колыбель дома Романовых, эта знаменитая старая обитель, где из каждого угла глядит своими потускневшими глазами исторический призрак. Ипатьевский монастырь, окружённый белыми зубчатыми стенами, стоит на стрелке при слиянии Костромы с Волгой и поднимает свои золотые купола из-за кудрявой зелени берёз, из-за тёмных шуб сибирских кедров. Добравшись до берега сильно разлившейся Костромы, затопившей берега, превратившей монастырь в остров, мы, я с моими спутниками Костромичами, уселись в лодку и поплыли по волнам к круглым сторожевым башням по углам стен, к большому двухэтажному зданию келий с воротами в середине и с куполом над крышей. В эти ворота, по преданию, стучался Ваня, приёмный сын Ивана Сусанина, будя спящую обитель и предупреждая о грозящей беде.

Вот я и в монастыре, среди златоверхих храмов, пёстро расписанных фресками, с могилами Годуновых в подвале одного из них, возле удивительной четырёхугольной пёстрой колокольни, стены которой представляют целую картинную галерею и производят стройное впечатление этой чрезмерной пестротой. Среди келий, ризницы, богатых храмов, на зелёной лужайке, покрывшейся ярко-жёлтыми звёздочками одуванчиков, окружённый решётками возвышается каменный столб, осенённый крестом. На этом столбе высечены года всех выдающихся событий монастыря. Стены его не были обагрены кровью и запятнаны убийством. Этот двор не был ареной раздирающих трагедий. Монастырь прославился великим событием избрания на царство Михаила Фёдоровича, скрывшегося с своею матерью инокиней Марфой здесь в то время, когда поляки шли в Кострому с целью убить только что избранная на Москве новая царя. После ужасного времени междуцарствия, после сокрушительных смут, воин, убийств, новый луч солнца должен был блеснуть из этого тихого монастыря и внести мир и спокойствие в конец разбитое и истомлённое бедствиями государство. И вот 13 марта 1613 года посольство земская совета прибыло из Москвы и остановилось в пригородном селе Новосёлках, куда устремилась вся Кострома, чтобы поклониться прибывшим Московским иконам. 14-го марта в чудный солнечный день направилось все Костромское духовенство с своею чудотворной Фёдоровской иконой, в сопровождении тысяч и тысяч людей, одетых по-праздничному, из собора в Ипатьевский монастырь, куда ползла такая же пёстрая толпа москвичей с Владимирской чудотворной иконой. Священное пение огласило берега Костромы и эти старые зубчатые стены обители, поставленные татарским мурзою Четом, видевшим на этом месте Божию Матерь и принявшим христианство в 1330 году. Весь собор, весь монастырь переполнился народом, встреченным Михаилом и Марфою, которых повели в собор. И Михаил и Марфа горько плакали, страшась царства, которое им предлагали. Марфа видела много горя, видела растерзанную Москву, ужасы безначалия, кончины многих царей и не хотела, чтоб Михаил принял этот венец, который неминуемо толкал его в сети бояр, в раздор, в кипящую измену и крамолы, в бесконечные безурядицы. После молебна, архиепископ Феодорит склонился перед Михаилом.

Московская государства митрополит Кирилл, Ростовский и Ярославский архиепископы, епископы, архимандриты, игумены и весь священный собор благословляют тебя великого Государя Царя и великого Князя Михаила Фёдоровича, Бога о тебе молят и челом тебе бьют, проговорил он и начал громогласно читать послание земская совета. Он говорил о пресечении царская корня на московском престоле, о насилии поля- ков, желавших попрать православную веру, о бедствиях Руси, что наконец Москва опять очищена, церкви стоят в прежней красоте, но нет Государя на Руси и все посольство стало молить Михаила принять царство. И Марфа и Михаил твёрдо отрекались, не желая этой чести. Напрасно молил Феодорит, напрасно говорил боярин Шереметьев, и мать и сын были непреклонны. Тогда Феодорит взял икону Владимирской Богоматери, а келарь Авраамий образ Московских Чудотворцев и поднесли иконы к Михаилу.

Если веришь им, воскликнул Феодорит, не нашей, а их волей ты избран, они дадут тебе силы царствовать. Преклонись пред ними и повинуйся. Михаил, рыдая, бросился к матери, а духовенство с сияющими образами, войска в их парадном облачении, послы, народ, все упали на каменные плиты собора и простёрли руки с горькой мольбой. И все двери храма раскрылись настежь и за ними Михаил увидал тысячи воинов и толпы народа, упавших на землю и моливших о пощаде. Стоны, рыдания, мольбы потрясли каменные своды и зубчатые монастырские стены, а Михаил и Марфа оставались непреклонными. Тогда поднялся Феодорит и голос его зазвучал грозой и негодованием.

— Вы не внемлите нашим мольбам, воскликнул он. Довольно, будь по вашему. Идём назад в Москву и скажем, что вы отвергли наши мольбы. Бедствуй, несчастная Русь. Восстань прежнее безначалие, плачь народ, глядя, как позорятся твои храмы. Но помни, царь Михаил, бедствия отчизны падут отныне на тебя и ты, инокиня, ответишь Богу за кровь и пролитые слёзы. Да настанет вновь междоусобие, да расточится царство Московское, да услышат о без государстве враги наши, да придут и расхитят нас.

Поражённая Марфа упала перед образами и дала своё согласие. И тут же в этом соборе Ипатьевского монастыря Феодорит благословил Михаила на царство, возложил на него наперстный крест и вручил ему царский посох. И радостные, восторженные крики огласили Волжские берега, понеслось благодарственное пение, полились радостные умилительные слёзы, загудели все монастырские колокола, а им зазвенели восторженно в ответ все колокола далёкой Костромы, приветствуя нового царя, кроткого Михаила и синяя Волга заплескала своими волнами о каменные ограды, о зубчатые стен Ипатьевской обители и понесла радостную весть по всей русской земле до самого Хвалынского моря. Три дня звенели колокола, три дня пели молебны и служили благодарственным литургии, три дня ликовала Кострома, принимая юного царя, три дня восторженно несла Волга свои струи к монастырским берегам, звеня и рокоча ими о прибрежные камни. 19 марта двинулся торжественный царский поезд из Ипатьевского монастыря на Ярославль, Ростов, Троицкую Лавру и Москву. Опустела обитель, но эти три дня возвели её на степень крупного историческая памятника и, блуждая по её пустынному двору, но её храмам и тихим стенам, ежесекундно вспоминается это грандиозное событие прошлого времени, окружившее ореолом Ипатьевский монастырь.

Вот он, этот пёстрый старый собор с белым колончатым крыльцом, с потускневшими образами, подаренными монастырю Годуновыми, с старыми паникадилами, с превосходным мозаичным образом Святителя Николая и иконой Божией Матери, явившейся Чету, тот самый собор св. Троицы, в котором упрашивали Михаила принять царство. В ризнице собора масса редкостей. Тут и митры, блестящие жемчугами и самоцветными камнями, панагии, архиерейские одежды, два распятия, принадлежавшие Дмитрию Годунову, старинные евангелия, редкостные псалтыри, тут громоздкий старый фонарь, икона и крест, с которыми встретила Москва молодого царя, тут и икона, которой благословила инокиня Марфа сына на царство. Остальные церкви и могилы Годуновых, потомков мурзы Чета, не так интересны, как зелёный весь грановитый, реставрированный в 60-х годах архитектором Рихтером, дворец Михаила Фёдоровича, в котором он жил до избрания на царство, и который теперь мало даёт понятия, особенно по изящному наружному виду, о том скромном домике, который здесь стоял в начале XVII века. Крошечные комнаты с сводчатыми потолками, с небольшими окошечками и с громадными пёстрыми изразцовыми печками — очень любопытны. Две большие печки сплошь покрыты рисунками, с надписями под каждым из них, напоминающими загадки. Так возле рисунка, изображающего дерево с висящей на нем змеёй, написано: «с тобою засыхаю», возле ласточки — надпись: «весну вещает», под пузатой бочкой — «был бы ром, а то что толку в нём», под черепахой — «по малу по малу» и т. д.

Белые стены монастыря, укутанные кудрями берёз и чёрной хвоей кедра монастырского сада, ползут по берегам Волги и Костромы и открывают прелестные виды во все стороны. Один из монахов, сопутствовавший нам по всем закоулкам монастыря, повёл нас по его зубчатым широким стенам. Лучший вид открывается с зелёной башни, из которой видны села Святое и Богословское и небольшая часовенка в память Ивана Сусанина, а Волга, широкая, прекрасная Волга разлилась во все стороны, затопив прибрежные деревеньки и рощи. На монастырском дворе внизу у стен стояли на длинных столах громадные ящики с воском, от тёмно-жёлтого до снежно белого, и запах нежный и приятный воска, свежесть воды, смолистый аромат молодой зелени, эти бойницы, церковки по берегам Волги, золотые главы Ипатьевских храмов, эти стены у могучей реки, все вместе навевало задумчивость, а обаяние прошедшего совсем уносило с земли. Я был готов часы просидеть здесь в этом тихом уголке. Черёмуха перебросила ветви, полные цветов, и ничего не хотела знать о монастырской старине, об облупившихся фресках на колокольне, о старых и мрачных могилах Годуновых, она дышала полной грудью и лила свой аромат над молчаливыми стенами.

Но сидеть долго не пришлось: надо было ещё осмотреть одну из достопримечательностей Костромы, его Богоявленский монастырь, лежащий в центре города и сияющий своими пёстрыми главами и серебряной броней церквей, заключённых в высокую каменную ограду. Это новый Богоявленский монастырь, старый сгорел дотла в последнем страшном пожаре 1887 года с большою частью города. Пламя лизало уже соборный храм и его башню, где, задыхаясь от дыма и жара, отчаянно звонила монахиня. Весь монастырь пылал, здания с треском валились в груды чёрных дымящихся развалин, гибли часовни, кельи церкви и только собор и его башня уцелели от этого моря огня. Созданный из ряду вон выходящей по способностям и энергии игуменьей Марией, бывшей в миру Орловой Давыдовой, недавно умершей и покоящейся под чёрным саркофагом в усыпальнице, монастырь блещет своим благолепием и красотой. Собор замечательно роскошен, но его особенную красоту составляет крест из разноцветных горящих лампад, помещённый высоко над царскими вратами в тёмной нише, откуда он таинственно сияет своими разно-цветными огоньками. В этом храме вместо свечек зажигаются лампадки и, смотря по цене, как при покупке свечей, зажигают большую или меньшую цветную лампадку и весь собор сияет этими цветистыми пламечками, парящими, словно пёстрые светляки, пред образами и мигающими и трепетно дрожащими, как звёздочки. Меня водили и по кельям, и на необыкновенно пёструю колокольню у входа, и в трапезу, и по комнатам, где жила игуменья Мария, и в усыпальницу, где спит эта выдающаяся личность с железным характером и изумительной силой воли, подле князей Салтыковых и нетленных мощей, найденных во время пожара 47-го года... Возле самого монастыря стоит красивая и очень старая Троицкая церковь, расписанная в жёлтый и голубой цвет так прихотливо, так странно, с такой красивой колокольней, что притягивает ваше внимание, хотя оно и утомлено. В Костроме так много церквей с интересными фресками и колокольнями, что устаёшь глядеть на них и что все эти луковки то зелёные, то белые, то жёлтые, то пёстрые, то металлические, уже не привлекают вашего внимания... Здесь в Костромской гимназии учились братья Потехины и А. О. Писемский, родившийся в захолустной Чухломе, в которой он почерпнул материал для своей Горькой Судьбины. Здесь родился поэт Плещеев и жил автор известной книги «Год на севере» Максимов, уроженец этой жe губернии. Здесь в Костроме на паперти одной из таких пёстрых церквей Катерина Кабанова, эта излюбленная всеми русскими трагическими актрисами роль в драме Островского, этот своего рода Гамлет для трагической актрисы, увидала страшную фреску «послед его суда» и, испугавшись грозы, повинилась всенародно в своём грехе. Здесь в Костроме жила Кабаниха и благоденствовал Дикой, да пожалуй, они живут и благоденствуют и по сие время, а где-нибудь на Муравьёвке на скамеечке сидит Кулигин и любуется целыми днями на Волгу, восклицая: «Восторг! Пригляделись вы, либо не понимаете, какая красота в природе разлита». И он понимает и чувствует её, как понимал грозу и наслаждается ею бесконечно.



| © "Речная старина" Анатолий Талыгин 2006-2018 год. | Контактная страница. |