22. Волжская дельта.
(Камышовое царство. Каспий. Последние впечатления).
На всем лучи зари румяной...
Как ожерелье, у воды
Каких-то белых птиц ряды
Сидят на отмели песчаной.
Некрасов.
Время личинка вечности.
Жан-Поль.
За Астраханью ещё 84 вёрсты до Каспийского моря, где у станции «9 футов» ожидают публику громадные, морские пароходы, эти плавучие дома, чтобы направиться в Петровск, Дербент, Баку, в Красноводск или в персидские города. Волга так капризна в своей дельте, так меняет свой фарватер, что невозможно определить её глубину и где сегодня было глубоко, через короткое время нанесены пески. Река смывает острова и наносить новые, заваливает протоки и прорывает острова. Поэтому большие пароходы не входят в Волгу, а дожидаются у длинной Бирючей косы своих меньших собратьев, плавающих по бесчисленным рукавам гигантской реки.
Усевшись на палубе парохода «Кавказ и Меркурий», я полетел вниз по реке и скоро Астрахань, со своим парящим собором и грудой каменных домов под ним, со своим густым лесом мачт, исчезла за островами и туманами. Волга широкая, могучая, синяя и рябая от волн катилась между отмелями, поминутно отделяя протоки и рукава и слегка раскачивая пароход. Скучные, жёлтые низины прибрежных степей растянулись по берегам, сливаясь с горизонтом, изредка выдавался тёмный, глинистый бугор или виднелась где-то вдали на уединённом островке небольшая рощица осокорей, этих верных спутников Волги, дошедших с ней до самых берегов Хвалынского моря. Кое-где по лугам чернели стада овец, изредка синий дымок поднимался почти отвесным столбом над еле заметной, одинокой избушкой и стоял в воздухе, точно он замер в этой южной жаре, кое-где проплывали рыбные ватаги с мазанками, торча из за рощ камышей. Плоские мысы и косы вдались в реку и горели своими жёлтыми песками, словно просыпанное золото.
Вдруг повеяло цветами. Сладкий аромат роз сразу охватил нас. Зелень садов выдвинулась из за камышей. Кущи плодовых деревьев смешались с пирамидальным тополем, а розы, облитые цветами, благоухали здесь в знойной тишине, у жёлтых отмелей, у тихих протоков. Чёрная тень ложилась и на воду и на берег от этих рощиц и манила к себе... Но эти сады на уединённом острове исчезли та же быстро, как появились. Все утонуло в море камыша. Мы въехали в его густое царство, в его непроходимые леса, в его бесконечные дебри. Куда ни глянешь — всюду камыш. При малейшем ветерке он кивает своими пушистыми султанами и шепчется, таинственно раскачиваясь толстыми, пустыми стеблями. Точно стены, стоит он повсюду, образуя коридоры по берегам протоков, и глядит в тихие и зеркальные воды безгранично разлившейся реки. Вдали показался дымок, и словно из камышовых лесов, выехал тяжело пыхтящий буксир с длинным хвостом барж. Тишина была поразительная и пыхтенье встречного парохода доносилось из далека по глади вод.
А весной здесь ничего кроме воды не видно, обратился ко мне один из пассажиров, ехавший в Баку. В прошлом году я здесь проезжал в апреле, так словно море. Все было под водой, а рощи торчали только верхушками, словно низенькие кусточки. И пароходы едут скорей. Теперь надо огибать острова, замедлять ход, идти с промером, чтобы не налететь на мель, а весной так прямо плывёшь над островами. Теперь река вон, какая спокойная, а прошлой весной так качало, что все больны были, не хуже моря.
— Это село что-ли? спросил я его. Вон там, на острове что-то чернеет, все домики.
— Нет, тут сёл почти нет, ответил он, все рыбные ватаги. Здесь рыба кишмя кишит. Весной, когда рыба идёт в реку метать икру, так сюда что рабочих съезжается! Страсть.
В камышовом царстве ютится царство птиц. Здесь им раздолье. Некоторые отмели были усеяны тысячами уток, чаек, журавлей. Громадные стада бакланов избрали Волжскую дельту своим место- пребыванием и поселились вблизи рыбных ватаг, смело и надоедливо таская рыбу. Чёрный с зеленоватым металлическим отливом баклан живёт всегда стадами, занимаясь утром и вечером ловлей рыбы и сидя долгие время на береговом выступе. Их стада проводят часы, разувшись точно войско, вытягивая головы и помахивая хвостами. Стада лебедей, всевозможных уток и других мелких пташек возлюбили эти Волжские, камышовые дебри и ютятся повсюду по островам и рощам осокорей. Здесь же водится толстоклювый, розовато-белый урод-пеликан с ярко-красными глазами, обведёнными жёлтой кожей, с громадным неуклюжим клювом, к которому привешен широкий мешок. Точно громадное поле каких-то розовато-белых цветов, сидело их необъятное стадо. В первую минуту я принял их за бесконечную заросль белых водяных лилий и указал на них моему спутнику.
— Ах, нет, воскликнул он, это баба-птица! Их здесь водится ужасно много.
Действительно, когда мы подошли ближе к широко раскинувшейся отмели, я увидел громадных птиц. Все стадо было занято работой. Все пеликаны чистились и смазывали свои перья жиром, хлопали крыльями, шевелили хвостами. Шум парохода произвёл на них очень мало впечатления. Некоторые поглядели на нас, а большинство продолжало свою работу.
Чем ближе к морю, тем больше сыпучих, жёлтых песков, тем Волга шире, тем даль туманнее. Мне несколько раз казалось, что мы плывём уже по морю, но это было не море, это была все ещё Волга, но такая широкая, такая могучая, такая безбрежная, что поражала и величием и простором. Волнение стало заметно и увеличивалось чуть не с каждой минутой.
— Мы в море, сказал кто-то. Вот Бирючья коса.
— Где?
— А вон, где горит огонёк. Там и пристань.
Совсем незаметно влилась Волга в Хвалынское море, в этот Каспий, омывающий и узорчатые, персидские берега, и прекрасный, знойный Кавказ, и душные пустыни Средней Азии, в этот Каспий, где она мешает свои воды с звонкими волнами гремящего Терека, могучего полуазиатского Урала, кавказской Куры с Араксом и Алазанью, несущими расплавленные льды и снега с вершин далёких, горных хребтов. Как-то не верилось, что эта река та самая, на берегах которой, там далеко, далеко на севере, стоит Селижаров посад и тихие задумчивые монастыри.
Чудный вечер окутал безбрежный Каспий, загорелись пламенные звёзды, такие горячие, томные, и уронили свои страстные лучи в это тёплое море. Синяя, южная ночь тихо легла на мерные морские волны, на убежавшие берега и, словно пологи, опустила темноту на острова и отмели, а месяц раскалённый, красный и громадный, поднялся прямо из воды, со стороны Персии, словно его накалили душные и горючие страны юга, и чем больше он поднимался, тем более охладевал и бледнел. И вот его матовые лучи облили всё море, облили убежавшее устье Волги и тишина охватила всё пространство. Вся Волга, с её бейшлотом, с её соборами и базарами, с тишиной обителей и громом ярмарок, с кровавым прошлым и молодецкими легендами, с снежными садами яблоней и знойными прокалёнными степями, вся от начала до конца, осталась там, где-то сзади меня, в моём прошлом и только безбрежное море, проглотившее её воды, всё сравнявшие, всё вычеркнувшие, как роковая смерть, как ожидающая буддистов нирвана, расстилалось предо мной, облитое мертвенным светом луны. И мне стало невыносимо грустно, несказанно тоскливо, что все эти впечатления прошли, что эти узорчатые, милые берега красавицы реки уже пробежали перед моими глазами, что Волга кончилась, слилась с морем, исчезла и сравнялась с его волнами, что и эта поездка уже милое прошлое, о котором останутся только чудные воспоминания, и эти Волжские впечатления будут звучать, как что-то милое, родное, дорогое и будут согревать меня на далёком холодном севере и всегда манить, снова вернуться на берега священной для всякого русского, величественной и обожаемой реки.