Речная старина

О сайте | Ссылки | Благодарности | Контактная страница | Мои речные путешествия |
Волга | Днепр | Кама | Нева | Ока | Окно в Европу | Север | Урал и Сибирь |
Материалы из газет, журналов и книг | Путеводители | Справочные и информационные материалы |
Список пароходов (1852-1869 гг.) | Справочник по пассажирским пароходам (1881 - 1914 гг.) | Старый альбом | Фотогалерея |
Коллекция Елены Ваховской | Коллекция Зинаиды Мардовиной | Коллекция Игоря Кобеца | Коллекция Сергея Новоселова |
События 1841-1899 г.г. | События 1900-1917 г.г. | События 1918-1945 г.г. | События 1946-1960 г.г. | События 1961-1980 г.г. |

III.

Было 9 часов вечера, когда пароход наш подошёл к Сермакской пристани, последней перед выходом в Ладожское озеро. Рубка 1-го класса опустела. Пароход стал выпускать пары; значит, капитан опасается идти в озеро и решился здесь переночевать.

Вдруг, к великому моему изумлению, раздался пронзительный свисток, и вслед за тем послышалось на палубе необычное движение. Я поспешил на верх и обратился за разъяснением к капитану.

— Мы сейчас отправляемся, — сказал он совершенно равнодушно. —Ветер не сильный, а если будем ждать, то, пожалуй, дождемся настоящего шторма. Не нужно забывать, что теперь октябрь, а от октября нельзя требовать лучшей погоды; притом я уверен, что в озере мы не встретим большого волнения.

— Но вы дали слово переждать до утра.

— Не могу. Если в озере действительно встретим сильный ветер, то пойдем южным фарватером, и во всяком случае качки не будет. Я свое слово сдержу.

Что такое «южный фарватер», я не имел в то время ни малейшего понятия, но не имел также повода сомневаться в распорядительности и опытности капитана; что же касается опасности, представляемой этим фарватером, то о ней не могло быть и речи, так как вообще никаких несчастий с пароходами в Ладожском озере до сих пор не случалось, за исключением столкновения «Царя» с «Царицей», не могущего служить прецедентом по своей исключительной, так сказать, нелепости. Штормы и качки, конечно, в счет не идут; это —явление обыкновенное в большом озере, в особенности в осенние месяца.

За исключением полковника с семейством и путейцев, никто с парохода не сошел; напротив того, в Сермаксе прибыло вновь несколько палубных пассажиров. Всего, включая команду, на «Александре Свирском» находилось 150 человек. В 10 часов он отчалил от пристани и полным ходом направился к Ладожскому озеру. Я оставался на мостике, желая воочию убедиться, на сколько в озере силен ветер, который здесь, в устье Свири, казался мне очень умеренным. Кругом царствовала непроглядная тьма, сквозь которую едва можно было различить постепенно расступавшиеся берега реки.

Ветер несколько усилился; мы вошли в озеро, но пароход продолжал идти совершенно покойно. Я собрался было лечь спать, вполне уверенный, что нам не угрожают никакие случайности, но шкипер поколебал несколько эту уверенность.

Вот погодите, — сказал он: — Пройдем «Торпачек»(маяк), тогда нас маленько потреплет.

— А скоро Торпачек?

— Вот он, виднеется. Через час дойдем.

Я решился подождать Торпачка, тем более, что было очень тепло, и окружающая картина представляла своеобразную и таинственную прелесть. Огни Торпачка ясно мерцали на горизонте. Там, за этими огнями, начиналось настоящее озеро-море, так называемая «волчья губа». Земля, видневшаяся до сих пор с левой стороны и защищавшая нас от южного ветра, куда-то скрылась. Водная стихия, с каждым поворотом колеса, давала себя чувствовать все сильнее и настойчивее. Палубные пассажиры уже устроились как могли на ночлег, и на пароходе воцарилась почти абсолютная тишина, нарушаемая лишь правильным и однообразным шумом машины. Капитан, окончив ужинать, появился на мостике.

— Вы еще не спите? — спросил он меня.

— Жду Торпачка, хочу посмотреть, на сколько сильно нас будет трепать.

— Пустяки, ничего не будет. Южный ветер не разводит большого волнения.

Шкипер, однако, не разделял оптимизма капитана и пристально вглядывался в маячные огни, которые сияли все ярче и ярче.

— Вы, следовательно, южным фарватером не пойдете? — спросил я его.

— Если ветер усилится, пойду.

На мою просьбу объяснить значение «южного фарватера» любезный капитан сообщил, что есть два пути через Ладожское озеро: один обыкновенный, по которому всегда почти ходят пассажирские пароходы, огибает маяк «Сухо», находящийся в центре обширной и опасной мели, с северной стороны; другой же путь, которого держатся главным образом парусные суда, проходит по южной стороне означенного маяка, ближе к берегу. Если мы пойдем этим путем, то южный ветер не будет нас беспокоить, так как превратится в береговой. Я все понял, но, все- таки, полюбопытствовал узнать, ходил ли когда ни будь капитан южным фарватером.

— Раз или два, — ответил он небрежно. — Мы избегаем этого пути, потому что он длиннее северного, но парусные суда, особенно при южном ветре, всегда им ходят.

Я промолчал, но в душе у меня зашевелилось смутное недоверие к этому «новому» пути, разделяемое, по видимому, и шкипером, который то и дело бросал на капитана удивленные взоры.

Около полуночи мы прошли мимо «Торпачка»; «Александр Свирский» почти коснулся правым бортом каменистого, искусственно сложенного островка, на котором выстроен этот маяк. Едва промелькнули маячные огни, как пароход наш пришел в колебание: началась отвратительная боковая качка, при которой нет никакой возможности держаться в вертикальном положении. Словно по мановению волшебного жезла, все на пароходе закопошилось, засуетилось, в разных местах раздались плач, крики и стоны: жестокая морская болезнь моментально поразила многих пассажиров, с более слабой натурой. Я, разумеется, поторопился сойти с мостика и чуть не ползком добрался до рубки, где застал г-жу В. в страшном отчаянии. Я старался успокоить ее, на сколько мог, клятвенно уверяя, что нет ни малейшей опасности, и что качка скоро прекратится, так как капитан пойдет «новым» путем. Между тем, как бы к вещему опровержению моей клятвы, пароход качнулся с такою силою, что все вещи с грохотом попадали со своих мест и меня самого, как мячик, отбросило в противоположный угол рубки.

Сильная качка, не представляющая, однако, ничего необыкновенного, продолжалась уже часа два. Моя роль утешителя становилась крайне тягостной, тем более, что и я начал испытывать нервное беспокойство — предвестник более острой формы морской болезни. В эту критическую минуту вошел в рубку капитан.

— Сударыня,—сказал он, обращаясь к г-же В.,—ради Бога успокойтесь. Я сию минуту переменяю курс и качку как рукой снимет. Ложитесь и спите до самого Петербурга. Спокойной ночи!

Он галантно раскланялся, на сколько это представлялось возможным по условиям времени и места, и, ловко маневрируя ногами и руками, благополучно скрылся за дверью рубки, впустив к нам, на прощание, целый поток воды, так как в эту самую минуту пароход порядочно «черпнул» одним из бортов.

Спустя немного времени после ухода капитана, послышался резкий лязг рулевой цепи, пароход несколько раз отчаянно качнуло в ту и другую сторону, но вскоре затем наступило относительное спокойствие, показавшееся нам истинным раем. Капитан сдержал слово: мы свернули на «новый» путь. Я взглянул на часы: стрелки показывали половину второго.

Мои спутницы тотчас удалились на покой. Я тоже направился в каюту, но почему-то раздумал и решил провести ночь в рубке, кое-как пристроившись на диване. Завернувшись пледом, «почти моментально заснул крепким сном, как больной, у «которого сразу прекратилась острая боль, мучившая его в течении нескольких суток.

Ужасный треск, раздавшийся как бы в два приема, с промежутком между ними в несколько секунд, заставил меня вскочить на ноги. Что такое случилось? В первую минуту я подумал, что брошен якорь, но тотчас оставил эту мысль, так как сообразил, что мы находимся в открытом озере, где стать на якорь невозможно. Пароход, однако, не двигался; ни единого звука ни откуда не слышалось, словно не произошло ничего особенная. Волнуемый зловещим предчувствием, я выбежал на палубу, где меня чуть не сшиб с ног спешивший за чем-то матрос, лицо которого в полумраке показалось мне бледнее смерти.

— Что такое случилось? — спросил я его, хватая за руку. Он посмотрел на меня широкими глазами и задыхающимся шепотом, которого я во всю жизнь не забуду, произнес:

— Пароход сломался, мы тонем!...

Что произошло со мною в следующую затем минуту, я положительно не помню; я хорошо помню лишь одно, что все мои чувства, помыслы, желания, сосредоточились в одном диком, беспощадном стремлении к самосохранению. Я ничего не слышал, кроме учащенного биения собственная сердца, и ничего не сознавал, кроме стихийной, внутренней силы отстаивать личное существование какою бы то ни было ценою. Первой моей мыслью было вскочить в шлюпку, которая виднелась как раз против меня, на высоте не менее сажени от борта. Я уже занес ногу, в безумном порыве сделать невозможный скачек, как вдруг чья-то сильная рука схватила меня за плечо.

Это был грек Комнино.

— Стойте покойно и не отходите от меня, — сказал он по-французски.

Я взглянул ему в лице: оно выражало несокрушимую энергию и спокойствие. Я тотчас пришел в себя и начал собираться с мыслями. Вдруг из трубы вылетел громадный столб искр и дыма, и пароход пришел в движение. Он делал поворота с невероятными, казалось, усилиями, словно преодолевая невиданную преграду, и медленно пошел вперед. Тут только я заметил, что корма значительно выше носа, и этот последний с каждой секундой как будто опускается все ниже и ниже.

Комнино толкнул меня и указал рукою на ярко сиявшие впереди нас какие-то огни.

— Маяк, — сказал он, — если успеем дойти до него, мы спасены.

— Это и есть маяк Сухо,—подумал я, вспомнив объяснения капитана о «новом» пути.

Между тем, наступил решительный момент, при воспоминании о котором и теперь сжимается сердце и кровь леденеет в жилах. Все несчастные пассажиры злополучного «Александра Свирского» сразу поняли, что спасение их зависит от того, достигнем ли мы маяка раньше, чем окончательно затонет нос парохода, который с каждым мгновением глубже опускался в воду. Машина делала невероятные усилия, чтобы заставить идти вперед разбитый пароход, превратившийся теперь в беспомощного раненного гиганта, который трясся, скрипел и стонал, не повинуясь больше ни силе пара, ни действию руля. Ни одного звука не вылетало из груди этих 150 человек, которые с жадно устремленными на маяк глазами, озаряемые светом искр, казались неподвижными статуями. Никто из них ни словом, ни мыслью не молился в эти минуты; но, тем не менее, все сердца их слились в одну общую, безмолвную и непроизвольную мольбу к Тому, от Которого единственно зависело склонить в нашу сторону слепую случайность судьбы!...

Ещё — треск, еще — отчаянное сотрясение, и пароход остановился на мели, в 30 саженях от маяка Сухо...



| © "Речная старина" Анатолий Талыгин 2006-2018 год. | Контактная страница. |