IV.
Маяк Сухо находится в южной части Ладожского озера, почти по средине между Сермаксом и Шлиссельбургом. Он представляет круглый островок, сложенный из камней, в диаметре не более 100 шагов. Маячные постройки состоят из деревянной башни, семиаршинной избы, разделенной перегородкой на две крошечные комнаты, в которых помещается сторож с женой и помощником, и бани. Между этими строениями имеется маленькая площадка, шагов 30 в диаметре, с твердой, земляной почвой, по которой можно безопасно двигаться, тогда как все остальное пространство «острова» представляет голые, острые камни, сквозь которые явственно просвечивается вода, и под которыми свободно разгуливают волны. Верст на 10 кругом маяка Сухо озеро усеяно подводными камнями и скалами, следовательно назначение этого маяка — предупреждать суда и пароходы, чтобы они держались как можно дальше от столь опасного места. Сигнальные огни состоят из весьма обыкновенных керосиновых ламп, поднятых на высоту 85 футов. На южном берегу островка устроена микроскопическая гавань, где укрываются лодки во время бури; вход в эту «гавань» защищен каменной грядой, к сожалению, давно уже разрушенной (все эти сведения относятся к 1885 году).
Крушение «Александра Свирского», как выяснилось впоследствии, произошло при следующих обстоятельствах: капитан Л., желая избежать качки, которая сама по себе не представляла положительно никакой опасности, решился обогнуть маяк Сухо с южной стороны. Заметив огни последнего и рассчитав приблизительно, в каком расстоянии пароход находится от этих огней, он переменил курс, не сомневаясь в правильности своего расчета. К несчастью, в тот роковой момент, когда «Александр Свирский» делал поворот на юг, он находился к маяку несравненно ближе, чем предполагал капитан,—Дело в том, что керосиновые лампы беспрестанно гасли вследствие сильного ветра, и сторож, которому надоело зажигать их и опускать и подымать раму, рассудил не подымать её вовсе. Таким образом, маячные огни находились в эту ночь не на высоте 85 фут., как полагалось по правилам, а на высоте в два или три раза меньшей, что и было причиной ошибочного расчета капитана и ближайшим поводом крушения. Само собою разумеется, это несчастное стечение обстоятельств не оправдывало вполне действий капитана Л., который не мог не знать, что маяк Сухо временный, деревянный, что лампы на нем часто гаснут, в особенности во время южного ветра, а потому обязан был удвоить предосторожность и во всяком случае не отыскивать без надобности «новых» путей. Наконец, рискнув идти этим путем, он должен был воспользоваться находящимся в его распоряжении надёжным средством для поверки своего расчета — лотом. Бросив несколько раз лот, он сейчас же убедился бы, что находится не в том месте, где предполагает, и опасность могла быть заблаговременно устранена. Но капитан поступил иначе: сделав роковой поворот, он преспокойно отправился в свою каюту, приказав шкиперу идти по намеченному курсу, без всяких рассуждений. Шкипер в точности исполнил приказание и шел вперед до тех пор, пока нос парохода не наскочил на подводную скалу. Удар был так силен, что в носовой части образовалась громадная расщелина, сквозь которую вода моментально хлынула в трюм и каюту II класса. К счастью, машинная камера, огражденная непроницаемыми переборками, оказалась в целости, что и дало возможность пароходу подвинуться вперед и стать на мель.
В первый момент катастрофы капитан и его сотрудники до того растерялись, что вздумали было направить пароход к Новой Ладоге и там выброситься на песчаный, безопасный берег, хотя между маяком и Новой Ладогой не менее 25 верст расстояния. Но наш добрый гений — Комнино, моментально сообразив угрожающую опасность, силой почти заставил капитана оставить этот безумный план и повернуть к маяку. Как только пароход остановился вторично на мели, капитан наш ушел в свою каюту и заперся на ключ.
Между тем маячные сторожа при виде парохода, крейсирующего столь близко к ним, пришли в крайнее недоумение и порешили, что это один из небольших казенных пароходов, поддерживающих изредка сообщение с ними, хотя зимние запасы провизии уже были доставлены, и пароход не имел, по видимому, никакой надобности заходить на маяк, да еще ночью и притом в такую бурную погоду. Только тогда они узнали досконально, в чем дело, когда «Александр Свирский» начал выпускать пары, и раздались крики с требованием лодок. Увы, это законное требование не могло быть исполнено: все лодки находились в гавани, запертые там волнением так крепко, что никакими способами их нельзя было вывести в открытое озеро.
Когда разбитый пароход наш остановился на мели, в 30 саженях от маяка, все пассажиры, кроме невозмутимых белорусов, бросились в беспорядке к шлюпкам. Поднялась страшная суматоха, могшая окончиться новой катастрофой. Звали капитана, но его и след простыл. В эту минуту снова выступил на сцену Комнино: с быстротой и ловкостью истого матроса, при содействии одного матроса, сохранившего больше других присутствие духа, он спустил в воду одну из шлюпок, вскочил в нее одним прыжком, схватил в руки весла и прежде, чем мы успели опомниться, отчалил от парохода. Шкипер из всех сил старался уверить обезумевших пассажиров, что шлюпка скоро вернется, что необходимо протянуть канат на маяк, без чего переправляться невозможно, но его никто не слушал, —отчаянные вопли и угрожающие крики оглашали воздух, сливаясь с завыванием ветра, шумом волн и свистом вылетавшего из трубы пара. К счастью, отчалившая от парохода шлюпка подхвачена была волнами с такою силою, что вся эта толпа, опасавшаяся сначала, что грек изменнически овладел шлюпкой для собственного спасения, моментально притихла, воочию убедившись, что переезжать на маяк несравненно опаснее, чем оставаться на пароходе. Теперь эта борющаяся с бурунами шлюпка вызывала всеобщее сочувствие, и раздававшиеся по адресу грека проклятая сменились молитвами за него... Шлюпка то вскакивала на гребень волн, то падала в пенящуюся бездну, ни на шаг почти не подвигаясь к цели, не смотря на нечеловеческие усилия Комнино и сопровождавшего его матроса. Прошло не менее часа, пока бравый грек добрался наконец до маяка, о чем мы могли, впрочем, только догадываться, так как за темнотой и ревом бури нельзя было ничего ни видеть, ни слышать,
«Александр Свирский» стал на мель лишь носовою своею частью, между тем как корма свободно раскачивалась, по воле волн, в ту и другую сторону. Не надо было быть моряком, что бы понять опасность нашего положения: при малейшей перемене ветра пароход мог быть сброшен с мели и пойти моментально ко дну, так как, не смотря на энергическую работу помпы, вода в трюме ни на юту не убывала. Мы с болезненными нетерпением ждали возвращения храброго грека и возможности скорее перебраться на твердую землю, но эта желанная минута наступила лишь на рассвете.
Едва, однако, протянут был наконец канат между маяком и пароходом, поднялась снова невообразимая суматоха, так как каждому казалось, что если он не попадёт в число первых в лодку, то его ждет неминуемая гибель. Все пассажиры столпились к одному борту, где были спущены трапы, и ждала первая шлюпка, управляемая Комнино, который мог взять одновременно не более 5 — 6 человека. Снова раздались крики, призывающие капитана для восстановления порядка, но капитан не подавал признака жизни. Возбуждение росло с каждой минутой; какой-то купец все порывался броситься за борт, крича в каком-то безумном экстазе: «тонем, тонем! спасайтесь, православные!..». Находчивый Комнино и здесь не потерялся: заметив, что происходит на палубе, он оттолкнул шлюпку от парохода, как бы намереваясь бросить всех нас на произвол судьбы.
Ошеломленная толпа притихла на мгновение.
— Прежде женщины и дети! — закричал Комнино с шлюпки, держась в почтительном отдалении от парохода,
Я перевел по-русски ультиматум грека, но голос мой затерялся в неистовом реве толпы,
В эту минуту меня окружила небольшая кучка «стариков» из купцов и крестьян.
— Ваше благородие,— — заговорили они в один голос,— распоряжайтесь вы, будьте нашим командиром, а то не миновать беды, Сделайте эту милость...
Слова эти произвели на меня дйствие электрической искры. Почти не помня себя, я бросился в средину бушующей толпы.
— Смирно! — заревел я что было мочи, — Никто в шлюпки не должен самовольно садиться. Прежде всех перевезут баб и детей. Кто ослушается, в того стрелять стану!..
Последняя угроза не имела, впрочем, никакого смысла: ни револьвера, ни иного оружия при мне не было.
— Так, так, спасибо родной,— одобряли меня “старики”, Мой «энергической» маневр произвел, по-видимому, некоторое действие, и толпа отступила от борта. В то же время все консервативные элементы, в лице лесопромышленников, зажиточных крестьян и пароходной команды, обнаружили явное намерение поддерживать мои распоряжения.
Нежданно, негаданно я сделался диктатором.
Началась правильная переправа. Г-жа В. с дочерью вошли в шлюпку одни из первых, но, заметив в толпе недовольство на оказанное им предпочтение, я в следующую шлюпку посадил баб с грудными ребятами, заставить прочих «дам» терпеливо ждать очереди. Это приказание вызвало взрыв одобрения, и авторитет мой укрепился еще больше. Какой-то молодой человека, пассажир II класса, вздумал было насильно ворваться к бабам в шлюпку, но получил от одного из моих телохранителей такой здоровенный удар в шею, что с позором вынужден был ретироваться. Этот молодой человек сделался впоследствии главой «крайней» партии которая пыталась оспаривать мою власть.
Все женщины и пассажиры первых двух классов перевезены были на маяк к 9 часам утра. Ветер значительно стих, и волнение в озере улеглось. Из своей каюты явился вдруг капитан и объявил категорически, что палубных пассажиров не выпустит, так как они обязаны выкачивать воду. Не считая себя вправе входить с ним в пререкания и противоставлять свою случайную власть законной власти капитана, я безмолвно с ним простился и тоже переехал на маяк, на который вступил уже в качестве неограниченного диктатора...