Речная старина

О сайте | Ссылки | Благодарности | Контактная страница | Мои речные путешествия |
Волга | Днепр | Кама | Нева | Ока | Окно в Европу | Север | Урал и Сибирь |
Материалы из газет, журналов и книг | Путеводители | Справочные и информационные материалы |
Список пароходов (1852-1869 гг.) | Справочник по пассажирским пароходам (1881 - 1914 гг.) | Старый альбом | Фотогалерея |
Коллекция Елены Ваховской | Коллекция Зинаиды Мардовиной | Коллекция Игоря Кобеца | Коллекция Сергея Новоселова |
События 1841-1899 г.г. | События 1900-1917 г.г. | События 1918-1945 г.г. | События 1946-1960 г.г. | События 1961-1980 г.г. |

I.

ЕСТЬ НА РУСИ старинная примета, что дождь предвещает благополучие. Все участники деревенского свадебного поезда обыкновенно бывают очень довольны, если молодых на обратном пути от венца смочит дождём. Это к счастью, говорят они, к обилию!
Если верить этой примете, то путешествие моё началось при самых благоприятных условиях: не успев ещё подъехать к пристани Шлиссельбургского пароходства, у Летнего сада, я уже очутился в положении самого счастливого новобрачного. Дождь на этот раз действовал, очевидно, не посмотрев в святцы, и в начале июня моросил с чисто осенним коварством, тихо, незаметно, но в то же время упорно и методично пронизывая насквозь свою жертву.
Пароход тронулся, но о наслаждении видами окрестностей Петербурга, конечно, не могло быть и речи. Небо было покрыто сплошною, беспросветною массою, а берега Невы задёрнуты густым, серым пологом. Ничего более не оставалось делать, как, в надежде на лучшее будущее, отправиться в каюту.

Однако и в каюте первого класса мне не сиделось. Чинно, в глубоком молчании расположились там в ряд пассажиры, большею частью, дачники, неподвижно уставив глаза в одну точку. Все словно погружены в какие-то важные думы и соображения; лица у всех серьёзные, с каким-то однообразным выражением не то важности, не то скуки.
Совершенно иная картина развёртывается перед зрителем в каюте второго класса. Там гул стоит от разговоров, которые все идут crescendo, по мере того, как собеседники начинают наведываться к благодетельному окошечку в глубине каюты, с торчащей за ним усатою, не выспавшеюся фигурою. Здесь сразу сказывается жизнь, текущая вольно, без всяких стеснений, и жизнь своеобразная. Вы сразу чувствуете, что попали в особое царство, в царство мелкой промышленности, торговли, судоходства, что Петербург с его интересами, которые только что занимали вас, уже пропал куда-то, что вы теперь на Неве и дышите её особою атмосферою.

— Зачалил, и шабаш: валяй до самых порогов! — вырывается из общего гула отдельная фраза.
— Слышу, что за стук на палубе, —  раздаётся с другой стороны: — проснулся, выхожу: я один, а кругом никого уж нет, все на лодку бросились...
— Мы, брат, из Шлюшина, да из Ладоги не выходим...
— А кирпич почём у вас?..
— И сейчас это он тебе молебен, там уж сколько твоего усердия будет...
— Покажите, — говорю: — свидетельство, документы...

Публика, по большей части, расположилась за отдельными столиками, стоящими в два ряда вдоль стен каюты. За одним из них сидит компания мелких дровяников, пьёт чай и беседует о каком-то Тимофее Филатове, который взял 20 грузов.
— Двадцать грузов! — умиляется один из собеседников: — ведь надо почувствовать! Двадцать грузов!
— А ты знаешь, Тимофей Филатов 1.200 рублей выиграл, — продолжают между собою остальные.
— Во что?
— А в стуколку.
— Это тебе кто сказал?
— Коли говорят, так ты слушай.
— А я тебе на это вот что скажу: Тимофей-то Филатов против матери молчит, во как! Взял он двадцать грузов, а она, возьми, да и передай их...

Но третий собеседник, очевидно, не может хладнокровно слышать о таком количестве и опять начинает умиляться:
— Ведь если теперь десять грузов, и то много... — но его не слушают.
— У ней было оставлено 4 груза, это — пожалуй, это — я согласен, и больше никаких! Если бы теперь по твоему Тимофей-то Филатов выиграл, так...
— Да нет, ты слушай, — снова перебивает третий: —ведь д-в-а-д- ц-а-ть грузов!
— Когда коровы красные пойдут вперёд, так погода хорошая, — вдруг неожиданно раздаётся на всю каюту чей-то громкий голос.

У другого столика помещаются трое молодых людей, совершенно отличных от остального общества. Это, как видно, туристы, судя по их ручным чемоданчикам и плетёной корзинке со съестными припасами. Все они, не смотря на тесноту, шум и разные неудобства, находятся в наилучшем настроении духа, шутят и смеются. Один из них, под говор товарищей, наскоро набрасывает в походный альбом фигуру дремлющей напротив старухи торговки. В углу у буфета расположилась компания шлюшинцев вокруг своего батюшки, в коричневой рясе, и внимательно слушает его рассказ.

Я говорю: чудак ты этакой, — продолжает батюшка: — ведь она — серебряная ложка; 84 пробы, значит. Ну, 25 рублей стоит, 2 фунта весу, а ты с ней этак обращаешься...

Немного наискось от них идет повествование о каком-то казусном деле с чинами речной полиции.

Я вышел на палубу. Дождь шёл по-прежнему. Красивые берега Невы были положительно неузнаваемы. На палубе ёжились и кутались несчастные третьеклассники.
Мимо нас, недалеко от порогов, гордо прошёл Ладожский пароход «Валамо», вероятно, ещё не подозревавший своей печальной участи, которая постигла его почти на этом же месте, недели две спустя.

Хотя и говорится, что нагому нечего бояться разбойников, а мокрому — дождя, тем не менее я решил снова, хоть на время, ретироваться в каюту. В дверях я столкнулся с одним из туристов, храбро взбиравшимся на верх с альбомом в руке. Внизу оба его товарища также были вооружены карандашами. Один из них что-то набрасывал в альбом, другой, с весёлою улыбкой, зачерчивал с натуры сапоги и полы кафтанов верхней публики, видимые сквозь небольшие окна над потолком каюты. Вид действительно был интересен: у каждой пары ног своя поза, своя экспрессия.

Я поместился на свободном местечке, недалеко от шлюшинцев. Беседа с батюшкою у них продолжалась.
— Папирос с предсказаниями не будет, новый градоначальник запретил, — сообщает один из них во всеобщее сведение.
— Про Петербург что и говорить, — отзывается батюшка: — там всё хорошо; везде порядок. Там ещё при прежнем градоначальнике и водкой до обедни не торговали. Опять же в трактирах: кто в общую залу входит, должен шляпу снять и помолиться.
— Да, и чтобы собак не водить.
— А у нас нельзя порядочному человеку и в зал войти.
Слушатели оживляются.
— Захотели от нашего города! — восклицает один.
— У нас свои права! — с иронией подхватывает другой. — Торгуй хоть все сутки, запрету не будет.
Близость духовного лица настраивает всех в нравственно-обличительный тон.
— Василий Иваныч, — обращается к одному из них слушатель, тоже шлиссельбуржец, из противоположного конца каюты: — Василий Иваныч, у нас не то что собак, а лошадей скоро в трактир водить станут.
— Хоть сейчас! — восклицает Василий Иванович: — только бы водку пили, да буфетчику доход был.
— Только бы доход давали!— смеются остальные.
— Но один из собеседников, тоже разинувший было рот для смеха, вдруг останавливается.
— Да какой же от лошади доход-то? — спрашивает он.
— А от собаки? — отвечает вопросом же Василий Иванович...
— Собака сахару поест...
— Господа! Красные Сосны! — раздаётся сверху голос молодого туриста, и оба его товарища спешат на палубу. Я давно уже не видел этих исторических сосен и тоже поднялся на верх.



| © "Речная старина" Анатолий Талыгин 2006-2018 год. | Контактная страница. |