Речная старина

О сайте | Ссылки | Благодарности | Контактная страница | Мои речные путешествия |
Волга | Днепр | Кама | Нева | Ока | Окно в Европу | Север | Урал и Сибирь |
Материалы из газет, журналов и книг | Путеводители | Справочные и информационные материалы |
Список пароходов (1852-1869 гг.) | Справочник по пассажирским пароходам (1881 - 1914 гг.) | Старый альбом | Фотогалерея |
Коллекция Елены Ваховской | Коллекция Зинаиды Мардовиной | Коллекция Игоря Кобеца | Коллекция Сергея Новоселова |
События 1841-1899 г.г. | События 1900-1917 г.г. | События 1918-1945 г.г. | События 1946-1960 г.г. | События 1961-1980 г.г. |

17. Хлебная Волга.

(Сёла до Сызрани. Мост. Раскольничья Палестина: Хвалынск, Вольск. Немецкие колонии).


Всякое учение истины-мечта для заблудших.


Кругом все та же даль и ширь,

Все тот-же виден монастырь

На острову среди песков...

Некрасов.


Если страдание не улучшает, оно ухудшает.

Английская поговорка.


Мой пароход круто повернул вместе с поворотом реки и Самара, уже утопавшая в полуденной дымке, исчезла за выступами берегов. Мельницы, села, деревни, зелёные луга, живописные горы плыли мимо в бесконечной панораме, а пароход нёсся снова на запад, огибая гористый полуостров, эту Самарскую луку, так капризно вдавшуюся в Поволжские степи, так далеко заползшую на восток и оттеснившую на сотню вёрст гигантскую реку к Уралу и Азии. Богатые плодородные поля с колосящейся пшеницей, тяжёлые колосья которой гнулись под зёрнами, разлеглись во все стороны, а села и деревни с громадными хлебными амбарами чуть не сплошной цепью покрыли эти богатые и плодородные берега. Деревня Екатериновка, лежащая против длинного острова, при устье речки Степного Безенчука, выглянула своими громоздкими, слепыми амбарами и хорошими многочисленными домиками из золотых морей хлебов, покрывших все пригорки и холмы. Золотые волны катились шелковистыми водопадами в Волгу и в них мелькали пламечки мака, как красные огоньки. Вот проплыла и Переваловка, прижатая к горам, выглядывающая из лощин правого берега. В трёх верстах, на которых существует волок через горы, начинается река Уса, прорезывающая луку и впадающая в Волгу выше Ставрополя. Здесь кончаются Жигули, обрываясь отвесными уступами к. Волге, выставляя известковые и песчаные скалы, в некоторых местах до 40 сажен вышиной. Здесь Волга входит в царство арбузов. Село Печерское, кокетливо лёжа амфитеатром по склону высокого правого берега над крутыми обрывами, выступило, залитое солнцем.

— Здесь возле села есть большой интерес, сказал мне купчик, ехавший в Астрахань и с которым, как соседи по койкам, мы сейчас же познакомились.

— В чем же интерес? Спросил я.

— Ключи есть любопытные, против болезней помогают. По берегам ключей так всюду накипь и на вкус такая, что в рот взять невозможно, и солёная вода, и горькая. А многие пользуются и, говорят, очень помогаете. Я в позапрошлом году в Печерском по делам был, там очень много любопытного.

— Что же ещё? интересовался я.

— А вот окаменевшее зерно. Я сам видел. Точь в точь зерно. Говорят, будто ещё разбойниками было припрятано, ну и закаменело. Кто их разберёт, только это точно, мне показывали.

Богатое село золотилось своими соломенными, словно, вызолоченными, кровлями, своими богатыми пшеничными полями и казалось, что мир и благоденствие царствуют в этом золочёном уголке Волги, лежащем над обрывами, в которых река образовала многочисленные пещеры, («печёры»), давшие название селу.

Сейчас же за селом Печерским вдали показались паутинки и тоненькие соломинки, торчащие из воды.

— Это мост, объяснил мне купчик.

Да, это был один из величайших мостов на Земле, Александровский мост, лежащий на 20 вёрст выше Сызрани, связавший Европу и Азию, поражающий и величиной (696 саж. длины), и лёгкостью, и смелостью постройки. Словно тонкое кружево, словно сплетённый из. тончайших проволок повис вдали над самой водой Александровский мост… и кажется совсем невероятным, чтобы наш плавучий дворец, этот гигантский пароход общества. «Кавказ и Меркурий» мог пройти под его пролётами. Все ближе и ближе придвигался мост и с каждой минутой он всё выше и выше забирался в облака, соломинки превращались в колонны, колонны в башни, а тонкая паутина все рельефнее выступала предо мной, вырисовывая мост во всем; его головоломном величии. Наконец мы подошли к мосту, связавшему берега гигантской Волги, которая здесь во всем величии катить свои волны, полные и Камской, и Окской и других рек воды. Все тринадцать гигантских пролётов парят высоко над рекой, опираясь своим железным кружевом на 12 колоссальных башен, поднявшихся из глубоких Волжских вод. Мост упёрся на берегах в громадные, каменные дамбы и, не смотря на свою грандиозность, так лёгок, так прозрачен, что кажется, что лёгкий ветер может сдунуть с башен эти проволочные коридоры. И наш громадный пароход и встречный «Колорадо», этот сказочный американский моллюск, показались под устоями моста — лодочками, а поезд, с грохотом мчавшийся по полотну, казался крошечной, ничтожной змейкой, волочащей свои миниатюрные вагончики от одной башни к другой. Сама Волга синяя, могучая струилась у подножия толстых башен, бессильно злясь на камни и препоны, воздвигнутые на её пути, и грозя смыть эту затею человеческой дерзости и погребсти её в своих волнах...

Вид с моста в обе стороны восхитительный, особенно во время ледохода. Мне случилось однажды по дороге на Урал видеть эту грандиозную картину. Волга несла ледяные глыбы, которые с оглушительным треском рушились, наскакивая одна на другую у каменных башен. Внизу подо мной клокотал целый ад. Воздвигались горы блиставшего на солнце льда и рушились в ледяные волны, как феерические замки и башни. Мост лежит среди слившихся сёл и деревень. Волга сплошь заселена и оба её берега оживлены невероятно. Новые и Старые Костычи, последние, выстроенные на месте прежней татарской крепости, полны жизни. Повсюду товарные вагоны, железнодорожные будки, тяжело-пыхтящие поезда. Громадные цистерны с нефтью расселись по прибрежным скатам, а по вершинам бугров лениво ворочают своими крыльями ветряные мельницы. И снова мост превращается в лёгкий призрак, башни в колонны, колонны в соломинки, а висящие пролёты в лёгкие паутины. Село переходить в село и не замечаешь, где конец одному, где начало другому. Вот Батраки с железнодорожной станцией, а дальше тянется цепь домов, амбаров и сараев и так на расстоянии более 20 вёрст до самой Сызрани, совсем запрятанной за высокий берег на воложке. Только порою её церкви высовывают свои колокольни, стоящие на месте древней крепости, от которой не осталось ни малейшего следа. Мы подошли к пристани, далеко отстоящей от города и только весною, когда воложка делается судоходна, пароходы подходят к самому городу, лежащему по рекам Сызрани и Крымзе. Это пыльный, некрасивый уездный город, живущий своей хлебной торговлей и его монастырь Вознесения Господня, с древнейшей церковью в городе, в которой находится икона Фёдоровской Божьей Матери, найденная у села Кашпир, и соборная башенная церковь, курьёзная, потому что выстроена в пирамидообразной башне, уныло глядят на торговую суету города, главный, если не единственный интерес которого — только нажива.

За Сызранью, скрывшейся совсем за береговыми кустами, пошла уже степь, бесконечная, длинная степь, покрывающаяся весною чудным ковром цветов, благоухающая в течении коротких весенних дней и сгорающая под калёными лучами солнца летом, крутящая на своей спине бураны и снежные вьюги в зимние дни. Уже у Самары Волга подошла к степям, но у Сызрани, сделав поворот на юг и приняв своё старое направление, она катит свои волны по знойным степям калёного юга, она пробегает самое богатое и заселённое пространство, взращивая те поля пшеницы, которые дали этим берегам название Волжской житницы. И громадные и многочисленные амбары молча говорят о том золоте, которое собирается в их громадные и убористые недра. Повороты Волги, за очень немногими исключениями, - поражают тем, что эта могучая громадная река постоянно принимаете направление впавшая в неё даже небольшого притока. Оттеснённая горами на восток, встретив небольшую реку Сок, она сворачиваете, образуя вершину Самарской луки и бежит к югу до города и устья реки Самарки, слившись с которой, она круто поворачивает на запад, словно впала в Самарку, и бежит до сёл Костычей, около которых сама, не приняв никакого притока, поворачивает на юг, и этот поворот, чуть ли не единственный, что воды Волги не столкнуты слабыми сравнительно струями притока с прежняя направления.

Сейчас-же за Сызранью потянулись гряды довольно живописных холмов. Кашпирския горы, у подножья которых примостилось село Кашпир, некогда крепость, более старая, чем Сызрань, окружённое курганами, называемыми жителями: Ногайскими могилами.

Среди гор и холмов стоит старая церковь Благовещенского монастыря, давно упраздннного. Маленькие домики жмутся к старым стенам церкви, стоящим более 150 лет в этом поэтичном уголке. В Волге лежат острова, Кашпирския горы убежали за воложку, а у села Спасского поднялись новые холмы, сложившиеся в цепь Чёрнозатонских гор. Вот село Чёрный Затон среди полей проса, пшеницы, арбузных и дынных бахчей и мы в Саратовской губернии. Солнце палит невыносимо и зреющие поля кажутся золотыми коврами, разложенными по береговым холмам. Вот село Фёдоровка, знаменитое своими оползнями, из которых последний в 1839 году разрушил много домов. Село широко раскинулось на Волжских скатах и живописно глядит на сдавленную в. этом месте берегами Волгу, которая, напирая на правый берег, давно подтачивала его и грызла основание горы. Оползень 39-го года, в ночь с 16 по 17 июня, был вызван этой продолжительной работой реки, которой помогли просачивающаяся в грунте весенние воды. И с страшным шумом и треском часть горы поползла к Волге, волоча рушащиеся дома, и волнуясь и трескаясь. 70 домов пали развалинами этой катастрофы. За деревней Вострая Лука показался Хвалынск с его громадными хлебными амбарами на самом берегу, точно с толпой великанов, с его соборами и церквями и белыми от мела обрывами, на фоне которых красные рубашки крестьян казались огненными цветами распустившегося мака. Хвалынск это раскольничий центр, а его Черемшанские скиты, лежащие в живописной местности в 4-х верстах от города, Кааба для всех раскольников, куда каждый считает своею обязанностью хоть раз в жизни явиться, как мусульманин в Мекку, как католик в Рим. Весь Хвалынск — город раскольников, где православное население очень незначительно и где все должности и вся торговля находится в руках раскольников. Гонимые и преследуемые в начале этого столетия, раскольники переселились с берегов реки Иргиза в Черемшанские непроходимые леса вблизи Хвалынска и основали там монастырь, который служить теперь центром всего «австрийского» толка, и назначая епископов и священников и сосредоточивая высшее духовное место в своих стенах. Вся Волга, от Сызрани чуть не до Царицына, раскольничья Волга, где теперь раскольники спокойно живут вне преследования, разводят свои прелестные фруктовые сады, полные абрикосовых, персичных и грушевых деревьев, и ведут оживлённую торговлю. Тут все секты, все толки, все подразделения. Мне называли и сухарников, и поморцев, и тропарщиков, и филипповцев, и спасовцев-нетовцев, и спасовцев венчающих и крестящих в православных церквях, и спасовцев-самокрещенцов, и федосеевцев-женатых и федосеевцев-девственников, и молокан, и пашковцев, и скопцов, и голубцов, и хлыстов, и многих других. И все они имеют свои молельни, все имеют свои любопытные стороны, а некоторые поражают своими мрачными, невежественными и ужасными, кровавыми обрядами. Для туриста Хвалынск представляет мало любопытного, так как раскольничьи молельни не интересны и заслуживают внимания только Черемшанские скиты, к которым ведёт крайне живописная дорога, поднимающая вас на холмы с чудными видами на Волгу, заваленную островами, на оставшийся где-то внизу среди меловых вершин Хвалынск, на синеватую заволжскую даль и на безконечные холмы, потонувшие в зелени богатых садов, орошённых говорливыми ручьями. Скиты, и мужские и женские, отличаются необычайной строгостью жизни монахов и монахинь, крайнею замкнутостью и замечательно живописным расположением. И многочисленные старинные иконы с строгими и почерневшими ликами святых прежнего курьёзного письма, и удивительные короткие костюмы монахов с капорами на голове, тоже остаток старины, заслуживают полного внимания.

За Хвалынском потянулись Девичьи горы, изорванные оврагами, отрезанные обрывами, подымающаяся цепью шапкообразных холмов. Здесь в старину жили богатыри-девушки, Волжские амазонки, и грабили прохожих и проезжих, не зная ни пощады, ни сожаления, и если одна из богатырш готова была сделаться матерью, сестры сталкивали её в Волгу с крутого обрыва, считая свою силу несокрушимой в девственности.

Вот мелькнуло село Алексеевка, а за ним село Широкое с высокой и красивой церковью среди богатых домов, с барской усадьбой и помещичьим домом, выглядывающим из-за густой зелени тенистого сада, и показалось со своими многочисленными громоздкими амбарами богатое, хлебное Балаково, этот второй хлебный рынок Волги, уступающий первенство только Самаре. Это целый амбарный город, покрывший берег Волги и придающий странный вид всему богатому селу, которое по своему виду заткнёт многие Волжские города.

В Балакове вышла больная барыня, направлявшаяся в Столыпинские минеральные воды, лежащая в 50 верстах от Волжского берега и очень восхваляемые барыней, которая ехала туда уже во второй раз.

За селом Терсой с большим механическим заводом, трубы которого коптили синее и ясное небо, в Волгу впала река. Это был неимоверно извилистый Большой Иргиз, излюбленная раскольничья река, по берегам которой в диких и поэтических уголках сохранились многочисленные единоверческие монастыри.

— А это что за средневековой замок? указал я моему купчику на красивое здание около самого села Терса.

— Это? Это дача князя Ливен, ответил он, богатейшее поместье. А теперь сейчас и Вольск будет. Отсюда до него вёрст 12. Вон мел то пошёл.

Ослепительно белые горы выступили своими очертаниями на фоне неба у самой реки и казались среди этой синевы и воды и неба ещё белее, ещё ослепительнее. Чтобы дать место Вольску, горы описали дугу и, убранные крайне прихотливо садами и рощами, придали всему красивому городу особенную прелесть. Вольск рано утром, когда небо запылало зорями и пурпуром рассвета, показался мне очень красив. Эта масса мела, эти белые домики, эти курьёзные, белые, железные крыши единоверческой церкви, этот громадный, среброголовый собор Иоанна Предтечи, все было залито пурпуровыми волнами, и этот красноватый отблеск белого города произвёл на меня сильное впечатление. Вольск — тоже раскольничий город, тоже имеет мало замечательного и интересного для туриста, кроме своего исключительная живописная положения. Замечательная древняя плащаница и старинные 4 евангелия единоверческой церкви, красивая арка у пароходный пристаней и Покровская церковь, выстроенная Сапожниковым, местным обывателем, на том самом месте, где был повешен его дед Пугачёвым и где теперь интересен иконостас, вот главные достопримечательности Вольска, города, поднятого из полного ничтожества энергией и неутомимыми трудами купца Злобина, бывшего волостного писаря, сумевшего горячо любить свой родной угол и выдвинуть его к свету. Небольшой сад Сапожникова открывает чудные виды на Волгу и на меловые горы, представляя сборный пункт горожан.

Сейчас лес за Вольском потянулась новая горная цепь.

— Это Змеевы горы, пояснил мне купчик; здесь в старину живал страшный змей и никому не давал ни прохода, ни проезда. Вот и взмолились к нему, чтобы он поля не мял, купеческие суда не топил, народ христианский не грабил. Хорошо, говорить, я оставлю вас, только чтобы за этот убыток мне каждый год, что ни на есть, первую красавицу приводить и ту я пожру. Посудили, порядили да так и порешили. Уж очень силен был поганый. И каждый год приведут девицу сюда в горы, привяжут к столбу, змей вылезет из своей дыры и пожрёт её, и костей не оставит. Только уж при Иване-царе пришёл сюда московский молодец с мечем, что, как крест православный, вылит был и победил проклятого змея.

Эта легенда напомнила мне целый ряд подобных же легенд, слышанных мной за границей. На Рейне есть совершенно такое же сказание об ужасном драконе «Драконовых гор» (Drachenfels), очень может быть, что и это сказание о Волжском змее занесли схода немцы, большой волной нахлынувшие во времена Екатерины II на берега Волги. Горы обрываются отвесными крутиками в Волгу, покрыты кустами и рощами, иногда поднимаются почти на 500 фут и образуют красивые лощинки и овраги. За селом Рыбным, на нравом берегу, Волга делается немецкой и мне, показалось, что я попал не то на берега Майна или Эльбы, не то на Западную Двину. Острые шпили немецких кирок, благоустроенные колоши — совсем крошечные западно-европейские городки с прямыми до педантизма улицами, непременно обсаженными деревьями, домики аккуратные, чистые, крытые безукоризненными тесовыми крышами, амбары и мельницы, с целыми крыльями, — тянутся на большом расстоянии. И все эти колоши похожи одна на другую, как капли воды, как солдаты. Повсюду аккуратность, чистота, порядок, повсюду тихая, мирная жизнь, до педантизма втиснутая в положенные рамки, нигде нет золотящейся соломенной крыши, покачнувшейся старой колокольни, изорванного крыла ветряной мельницы, сквозь которое глядит пламя зари. Все до того в порядке. что делается скучно. Нет живописности, нет Волги, нет удали и той жизни, которая ключом бьёт повсюду. А что за названия! Все эти колонии, лежащие в степях Самарского левого берега, среди громадных табачных плантаций, переносят нас на далёкий запад.

Вот Шафгаузен. Это Ааргау. А вон, где виднеется шпиль кирки, это Гларус. Из-за моря розовых цветов высокого табака, разводимого вероятно для семян, вынырнул Базель, ещё далее Цюрих, Золотурн, Цуг, Людерн, Унтервальден, Сузенталь. Вся Швейцария здесь на Волге.

Все немец сидит, сказал купчик, они и Саратов чуть не за свой город почитают. И там у них много немецких вывесок. А уж если где пивная, так все немцы и на вывеске кружка пива или старик в ермолке с бритым лицом, только под подбородком щетина торчит и в руках опять кружка пива. Русских не любят. Сами наш хлеб едят, а нас ругают. На пароходе, начиная от Самары, слышалась немецкая речь. Колонисты в своих куцых куртках, колонистки в белых чепчиках, в передниках с традиционными для всякой немки корзинками в руках, сидели отдельными кружками и, слушая их немецкую речь, не верилось, что находишься на далёком юго-востоке матушки России. Татары с их неподвижными лицами держались тоже в стороне и, когда солнце шло к западу, они благоговейно раскладывали на палубе свои коврики и совершали свою вечернюю молитву. Что за неизгладимые впечатления, что за характерные сценки, что за пёстрая, разнокалиберная толпа этих немцев-колонистов, пёстро одетых татар, башкир и киргизов! Тут Золотая Орда и неметчина, по которым катит свои мощные волны Волга. Татары свято исполняют в положенные часы свои молитвы, раскладывают коврики, снимают обувь и опускаются на колени, призывая Аллаха и Магомета.

Онемечился край ещё во времена Екатерины Великой, призвавшей немцев, давшей им богатые земли и деньги для построек, и немцы сумели извлечь пользу и сделать цветущими эти и без того прекрасные по земле места, но сумели и остаться немцами, замкнуться совершенно и по-прежнему смотреть на русского, как на ими облагодетельствованного варвара. Самая главная и значительная немецкая колония — Баронск или Екатеринштадт, основанная в 1765 году бароном Борегардом, от титула которого и получила своё название. Это чистенький, мирный, немецкий городок, с хорошенькой главной киркой, высокий, чёрный шпиль которой виден из далека с Волги. Школы, заводы, мельницы, сады, гигантские многочисленные амбары, прямые, широкие улицы, все необыкновенно чисто и опрятно, а на главной площади высится бронзовый памятник Екатерины II, на гранитном пьедестале которого немецкие и русские надписи, гласящие: «Императрице Екатерине II из благодарности от Саратовских переселенцев, 24 ноября 1840 года». Государыня держит в руках полуразвёрнутый лист, на котором видна надпись по-немецки: «Manifest clen 25 Iuni 1765» (Манифеста 25 июня 1765 г.). Русских сёл на этом плёсе мало и только богатое село Воскресенское, загороженное со стороны Волги амбарами, да село Усовка, красиво лежащее на скатах, притягивают ваше внимание и соломенными крышами, и живописностью положения, и зачастую порванными крыльями неуклюжих ветряных мельниц, которые шлёпают лениво на воздуху, замирая в зное и солнце и глядя в далеко раскинувшиеся степи.

А сколько прелести в такой степи, когда благоухает её цветной ковёр, когда мотаются великаны синие шалфеи, а царские скипетры поднимают свои нарядные свечи цветов, когда веет жаром и зноем и аромата бесконечных сортов клевера, горошков и гвоздик охватывает вас всего, а золото лютиков червонными волнами катится и играет среди шевелящихся трав. Тишина стоит над степью изумительная и крик парохода несётся далеко, далеко над этим бесконечным ковром. За то как уныла эта же степь, когда сгорят её травы и седые метлы ковыля и однообразные букеты молочаев поднимут среди обожжённой и растрескавшейся земли свои букеты... Столько задумчивости навевает беспредельная степь, заставляя уйти в самого себя, особенно вечером, когда загорят яркие и необыкновенно большие звезды, когда затянут кузнечики своё однообразное трещание, да где-то далеко, далеко застонет коростель... Что-то таинственное, чудное в этой степной тишине ночью, что охватывает человека и подавляет его, и Волга, катящаяся по Саратовским степям, кажется ещё величественнее, ещё могучее, ещё прекраснее и молчаливее и сидишь часами и глядишь на чёрную линию берега, на яркие звезды, на играющие серебром волны, прислушиваешься к треску кузнечиков, к всякому стуку и шуму по берегу, ко всякому плеску воды, и чаруешmся до столбняка в эту тёплую, южную, тихую ночь и теплом, и тишиной, и грандиозным однообразием. Чёрные громадные амбары проплывают в ночной темноте, как стадо фантастических, чёрных животных, высоко поднявших свои горбатые спины и таящие в своих недрах то бесчисленное золото, то несметное богатство, которое собирается но береговым степям. Эта часть Волги, Волга хлеба, Волга степных полей, золотая Волга, несущая по своим волнам караваны золота во все концы обширной Руси.



| © "Речная старина" Анатолий Талыгин 2006-2018 год. | Контактная страница. |