21. Астрахань.
(Толпа. Успенский собор. По городу. Персидская мечеть. Порт. Сады и рыбы. Калмыцкий базар).
Когда идёт к могиле человек,
Становится он грубым и тяжёлым.
Шекспир.
Люди заблуждаются, но только великие люди признают свои заблуждения.
Кочебу.
Когда за Калмыцким базаром показалась Астрахань, эта столица татар, город Золотой Орды, рынок и центр величайшего в мире рыболовства, пёстрый город с его вечной ярмарочной суетой и восточной грязью, она пленила меня своим прекрасным видом с Волги. Астрахань вдруг выплыла, закутанная дрожащим маревом, и показалась такой прекрасной и величественной, таким громадным и богатым городом, что я почувствовал почтение к нему. Но этот привлекательный вид, эта красота, особенно бросившаяся в глаза после ужасной тоски берегов пустынь, песчаных бугров, лесов камышей и плоских отмелей, сразу пропал, когда пришлось побродить по улицам и пустырям этого азиатского города. Леса мачт, толчея судов, гигантские пароходы, остроносые байдарки калмыков, гигантские плоты, рыболовные лодки, барки и суда, персидские струги, пёстрые ялики, буксирные, толстогрудые пароходы, все это образовало такую толчею, среди которой приходилось пробираться к пристаням, что мне почудилось, что я попал в громадный приморский город, не уступающий ни Антверпену, ни Нью-Йорку, ни Марселю.
На пристанях гудела пёстрая толпа, такая пёстрая, такая разнообразная и по костюмам, и по лицам, что мне вспомнился Галатский мост в Константинополе, перекинутый через Золотой Рог. Помню, как я стоял на этом мосту, глядя на мимо плывущую толпу, как я не мог оторваться от этого удивительного, пёстрого зрелища... Та же толпа была предо мной и здесь в Астрахани и, устроившись в довольно скверной гостинице, я снова поспешил на пристань полюбоваться этими лицами, этими нарядами, яркими и пёстрыми, как все в Азии, этим криком и характерными особенностями каждой отдельной народности. Эта восточная толпа и оборванная, и грязная, и разноцветная, живописная в своей нищете, — самая интересная достопримечательность этого полуазиатского города и всюду, и на базарах, и у адмиралтейства, и на рынке, и особенно в слободах, я любовался ею бесконечно.
Положение пыльной и душной Астрахани превратило её в этот пёстрый рынок, в это сосредоточие юга и севера, запада и востока. По Каспию едут сюда персы, черномазые и неопрятные, с их обычаями, с их нарядами, и везут груды шелка, кунжут, чернильные орехи, свои пёстрые ковры, прихотливые вышивки, туфли с загнутыми носками, шали и необъятной величины платки из такой тонкой материи, что их можно уложить в скорлупу ореха. Персидские и армянские лавки и ряды переносят вас в далёкую Азию. Тут веет розовым маслом, хвостами выхухоли, сандалом и какими-то восточными ароматами. В длинных, стеклянных пузырьках вам предлагают эссенцию из масла испаганских и астрабадских роз. Здесь царит та же длинная и скучная церемония при покупке вещей, как в Турции: приходится торговаться, уходить, возвращаться и постепенно сбавлять цену, запрошенную продавцом, пальцы которого, большею частью, утопают в бирюзе. Восточные ряды один из любопытнейших уголков города, где каждая лавчонка, каждый продавец уносят вас из Европы. Все эти астраханские казаки, эти татары, бывшие грозные властители Золотой Орды, происшедшие чуть не от Иафета, скрытные и серьёзные, ревностные торговцы и трудолюбивые работники, эти пёстроодетые кочевники-киргизы, в высоких конических шапках, в ярких и пёстрых халатах, с их характерными, плоскими лицами и выдающимися скулами, торговцы мехов, лошадей и баранов, все эти черноглазые армяне, вызванные в Астрахань ещё при Алексее Михайловиче для торгового посредничества с Азией, с их сине-черным цветом волос, с их коричневатым цветом кожи, с горбатыми носами, с их безвкусной пестротой в одежде, ласковые, изворотливые, с характерным твёрдым выговариванием русских слов, эти прирождённые торговцы, с которыми не уживаются евреи, эти колонисты- немцы в синих куртках, эти красавцы лезгины с огненными глазами в их поэтических одеждах, эти греки с сластями и кучами губок, эти бухарцы, хивинцы, каракалпаки, калмыки, туркмены, все они приковывают ваш взгляд, и этот пёстрый калейдоскоп на рынке, в восточных рядах и на пристани, среди духоты и пыли, совсем пленяет вас и оригинальностью и восточной красотой.
— А видели вы Большие Исады? спросил меня капитан, когда я пришёл на пароход и поделился с ним впечатлениями.
— Нет? Ну, так вы ничего не видели. Здесь в Астрахани три достопримечательности: собор, Большие Исады и картина Рафаэля в Армянской церкви. Все живописцы, все иностранцы восхищаются «Снятием с креста». Я плохо понимаю живопись, а эта картина хоть кого расшевелит. Да уж одно то, что Рафаэль.
— А что такое Большие Исады? полюбопытствовал я.
— А вот я вам завтра покажу, только надо встать на заре. Эту картинку можно видеть ежедневно только от 5 часов до 8 утра.
Действительно, эта «картинка» стоила того, чтоб рано подняться. Большие Исады — это астраханский рынок, на который спешит весь город. Мы бродили среди гор фруктов и цветов, по хорошим каменным корпусам с их фонтанами, оживлённой и пёстрой толчеёй, с продажей мяса в одном, рыбы в другом, молочных продуктов в третьем и т. д. У берега стояли лодки, нагруженные фруктами, цветами и рыбою. Нежный аромат абрикосов, острый запах морской рыбы, чудные духи цветов, особенно роз и гвоздик, смешались вместе. Суета, толчея, крики, пёстрые костюмы, самые разнохарактерные лица, все оживлённые утренним торгом, сложились действительно в любопытную картинку, очень характерную для полувосточной Астрахани.
Бывший Хазарский Атель или Итель, называемая по-татарски Хаджи-Терхан или Цитрахань, известная уже в 13 веке с водворения в Европе монголов, Астрахань, по распадении Золотой Орды, сделалась столицей татар, возвысившись над Сараем, лежащим на берегу Ахтубы, прежней столицы Золотой Орды. Лёжа на перепутье между Азией и Европой, город терпел от всех проходящих народов, рушился, сжигался, снова созидался, снова падал. Его грабили и ушкуйники и вольницы, его сжёг до основания Тамерлан, ногайцы, крымцы и черкесы не давали ему покоя, нанося ощутительные удары, в 1555 году Иоанн Грозный присоединить его к Руси. Султан Селим приплыл в Дон с своим флотом и велел рыть канал в Волгу, чтобы подойти к Астрахани, но грозное его ополчение, его яростные янычары должны были вернуться в Турцию ни с чем, прогнанные из под стен и палисадов города. Атаман Заруцкий и Марина брали Астрахань с толпой взбунтовавшихся казаков, затем её разрушили татары, а Стенька Разин, сжёгши и опустошив Волжские села и деревни, уничтожив Царицын и взявши Астрахань, наполнил город ужасом. Людей зарывали, кремль был окружён лесом виселиц, граждан терзали, рубили и пытали, гостиные, иноземные дворы были разграблены, а митрополит Иосиф замучен и брошен с высокого обрыва. Бунт при Петре Великом, землетрясения, пожары, моры губили город. Теперь это громадное, пыльное, полувосточное селение с удушающей белой пылью, которая проникает в каждую складку одежды, которая поднимается клубами на каждом шагу, селение, разлёгшееся на громадном, низменном острове, изрезанном протоками и Варварциевым каналом, облёкшее несколько бугров, с кремлём на одном из них, с узкими немощёными улицами, с убивающей жарой в течение лета, обращающей солончаковую почву в мелкую беловатую пыль, с громадными предместьями из грязных лачуг, шалашей и непривлекательных домишек, с её резкими колебаниями температуры в течение суток, с её низменным положением на болотистом острове и в следствии того вредным климатом, порождающим сильнейшие лихорадки. Как восточный город, полный обитателей Азии, Астрахань страшно грязна и её гостиницы оставляют очень многого желать.
— Ничего не поделаешь, говорили мне, наедут персы, все загрязнят, уж такая нация. Самую, что ни на есть, чистую и прекрасную комнату в одну ночь в свиной хлев обратят. Сами они очень эту грязь любят.
Собор Астрахани так грандиозно поднявшийся над всем городом, так высоко лежащий на Заячьем бугре, над зубчатыми, белыми стенами кремля, с четырёхугольными башнями по углам, первый притягивает ваше внимание. Сам кремль, основанный ещё при Фёдоре Иоанновиче, обнесённый при Борисе Годунове каменными стенами с восемью башнями, из которых многие рухнули с течением времени, красиво вырезается своими большими, белыми зубьями, сложенными, как и башни, из камней мечетей и ханских дворцов Сарая, столицы Золотой Орды. За стенами кремля высится колоссальный собор с его колокольней, с пятью башнями, увенчанными куполами и громоздкое здание архиерейского дома с балконами над кремлёвскими зубцами и с галереей, соединяющей его с собором. В кремле находится мало-интересный Троицкий собор, низкий и старый, бывший монастырь, тут-же духовная консистория, госпиталь и казармы, а кафедральный Успенский собор давит не только их всех, но и весь город, лежащий с многочисленными церквями у его подножия. Это великолепное, высокое здание, видное чуть не за 30 вёрст отовсюду, поднялось двумя этажами над каменной террасой и подняло золотые купола и кресты на 30 сажен. Собор построен при Петре Великом и служит не только лучшим украшением Астрахани, но и самым величественным зданием всех Волжских берегов. Он, как и Кёльнский собор, выплывает из искрящихся туманов после скучного плёса от Царицына и поражает своим величием и красотой, подпирая небесную синеву своими горящими крестами. Поднявшись по широким лестницам на террасы с прекрасным видом на город, я вошёл в храм и остановился, поражённый его вышиной и его величием. Громадный 8-ми ярусный иконостас поднялся к самому куполу храма, а 4 массивных, мраморных столба, словно четыре громадные башни, подошли на вышине под грандиозный купол. Громадные изображения святых, пёстрые и величественный, с строгими лицами, во всей прелести старинной иконописи, покрыли эти четыре столба, а иконостас, с его 130 образами московская письма, олицетворяет всю библию с ангелами, архангелами, пророками, святыми и отцами церкви. Тут и Адам и Ева с их тремя детьми, и ветхозаветные патриархи с бледными лицами, длиннобородые и высокие, и все 12 главных праздников, и апостолы, с символами каждый из них, и все страдания Христа Царские врата, сияющие серебром, изготовленные в Петербурге (в 1819 г.), полны чудных икон прекрасного письма, рисованных в петербургской академии художеств. Тут же в храме хранятся частицы мощей многих святых в серебряных ящиках, помещённых в серебряной середине большая деревянная креста. И тяжёлые, серебряные светильники, и масса любопытных икон, между которыми особенно выделяются «Успение Божьей Матери» и «Проповедь Иоанна Крестителя», и престол в алтаре, обложенный массивными, серебряными досками, весом в 3 пуда и 7 фунтов, разрисованными сценами из жизни Христа, останавливают ваше внимание. Столько воздуха, столько света, столько вышины в этом прекрасном храме. Нижний этаж его — полная противоположность верхнему. Это низкий, тёмный подвал, это сводчатое подземелье, полное каменных гробов. Это усыпальница астраханских иерархов и двух иберийских царей, умерших здесь на отдалённых берегах Волги, вдали от душистой и прекрасной Грузии. Здесь в мрачном подземелье царит благодетельная прохлада и астраханский зной не врывается сюда в тихую обитель мертвецов. Ризница при соборе поражает своим богатством и чуть ли не принадлежите к одной из самых богатейших всей России. Митры и панагии просто поражают своим ослепительным блеском. Одни — жемчужное море, в котором сверкают таинственными огнями громадные яхонты, бесценные смарагды, другие залиты алмазами и вам кажется, что по ним струится сверкающая огнями брильянтовая влага. Венисы, бирюза, аметисты, рубины, счётные зерна алмазов, просто чудовищные сапфиры поражают и обилием, и игрой, и величиной. Здесь целая коллекция любопытных крестов, интересных и в историческом отношении и как сокровища, слепящие глаза своими драгоценными камнями. Тут и серебряный ковш Петра Великого, и драгоценный евангелие, золотые и массивные доски которых осыпаны алмазами, и сотканная из шёлка, серебра и золота плащаница, принадлежавшая Марине Мнишек, и чёрная власяница митрополита Иосифа. В этой окровавленной одежде 11 мая в 1671-м году вышел из этого астраханская собора митрополите с крестом в руках, убеждая расходившуюся вольницу Стёпки Разина принести повинную голову Государю во всех своих ужасающих злодействах, но видя, что, обезумевшая от крови и убийств, толпа готова сорвать с него облачения, он передал и крест, и панагию, и митру священникам, а сам сошёл на площадь. Его схватили, потащили к месту пыток, повесили над костром, измучили и сбросили в пропасть... Эта чёрная, изодранная, обожжённая одежда Иосифа лучшее сокровище среди куч алмазов, играющих жемчугов и сверкающих драгоценных камней.
В архиерейском доме любопытны портреты всех астраханских архиереев и митрополитов. Тут и Фёдор, архиепископ Астрахани, смело обличавший самозванца, и митрополита Сампсон, при котором строился здешний собор, и кроткое, благородное лицо замученного Иосифа, и архиепископ Тихон, принимавший Екатерину 2-ю. Церковная библиотека замечательна и содержит до 18 тысяч книг, из которых масса драгоценностей 17-го столетия. Небольшая колокольня собора, сидя под зубцами кремля, рядом с величественным корпусом храма кажется маленькой и придавленной и тем придаёт ему ещё более величия.
От самого кремля тянется любопытная Московская улица, узкая, застроенная армянскими лавками и магазинами, прорезающая почти весь город, одна из главных его артерий. Большой гостиный двор, старомодного фасона, громоздкий, с отпечатком азиатского дворца, поднялся своими арками на Московской улице. Тут снуют черноглазые армянки, нарумяненные и набелённые, с подведёнными бровями, очень пёстро-одетые, тут толкутся персы с накрашенными в огненный цвет бородами и расписанными ногтями, поражающие вас своим наружным обликом. Армянский гостиный двор любопытнее и пестрее. Там царит Азия во всей своей живописности.
Я вышел на площадь, один из городских центров, с садиком посредине, в котором высится памятник Императору Александру 2-му. едкая пыль окрасила довольно чахлую зелень в серый цвет. Солнце жгло невыносимо, и все эти каменные казарменной архитектуры дома и губернаторский, и публичной библиотеки с музеем, и гимназия стояли накалённые зноем. Я отдохнул от жары, побродивши по пропылённым залам полузаброшенная музея с моделями судов, со всевозможными кубами солей всех многочисленных астраханских озёр, с попорченными чучелами птиц Астраханской губернии, со старинными монетами и древностями, отрытыми на месте древнего Сарая. Когда я вышел снова на улицу, духота показалась мне совсем нестерпимой, и я поспешил под прохладные своды церквей. Среди массы церквей, как православных, так и инородческих, некоторые положительно заслуживают внимание каждого туриста. На первом месте среди них стоит прекрасный Армянский собор, высокий и стройный, с великолепной копией с картины Рафаэля: «Снятие с Креста». Копия сделана так живо, так хорошо, что совершенно приковывает вас, а дивные краски Рафаэля и его гениальная мысль живут и в этом полотне, составляя истинное украшение этого большого храма Петра и Павла. Также хороши изображения святых, находящихся в лютеранской церкви. Все эти картины итальянского письма заслуживают внимания, как и по нежности красок, так и по красоте изображённых святых. Обе мечети, и снежно-белая татарская, и особенно прелестная персидская, придают много красоты и восточного облика городу. 4 минарета, в виде башен с балкончиками, сидят по углам мечети, поднявшей свой большой купол в середине здания. Внутри мечеть покрыта выписками из Корана и представляет все особенности магометанского храма. Лампады и светильники, словно паутина, висят на одной высоте. Мираб, находящийся на стороне, обращённый к Мекке, это святое святых правоверных, богато украшен. Персы, скинув туфли и совершив омовение, входили в мечеть. Несколько человек сидело на коврах на полу мечети, ударяя себя в грудь и устремив куда-то вдаль сокрушённый взор. Один лежал распростёршись на полу, шепча какие-то слова, другой у стены мечети словно замер, словно обратился в соляной столб. Это был ещё довольно молодой человек с большими чёрными глазами и кудлатой шапкой волос. Он вытянул в благоговении руки вперёд и замер в этой позе. Горячие слёзы катились из его глаз. Я долго смотрел на него, поражаясь его неподвижности. Он стоял, как окаменелый, вперив свой взгляд в пространство... Масса персов живёт в Астрахани, торгуя своими коврами, тарталамой, канаусом, бурсой. Принадлежа к магометанам — шиитам, персы находятся в постоянной религиозной вражде с магометанами-суннитами, к которым принадлежат все остальные астраханские мусульмане, как татары, киргизы, туркмены. И эта рознь заставила персов выстроить свой собственный храм с четырьмя минаретами, с вершин которых, четыре муэдзина одновременно, обращаясь во все страны света, призывают правоверных к молитве.
Главная улица Полицейская, с лучшими домами и магазинами, проходить мимо Персидской мечети и пересекает Варварциев канал. Этот канал, прорытый для ограждения города от наводнений, обсаженный деревьями, перенёс меня в былую Астрахань, когда Великий Пётр прибыль сюда на отдалённый юг и вернулся с победой из персидского похода, покорив Дербента, Баку, Гиллиан, Мазандеран и Астрабата, завязав торговые сношения с Хивой, Бухарой, Персией и Индией. Государь тогда же начертал план нового канала, который был закончен в 1817 году, благодаря жертвы одного грека Варварция, именем которого этот канал и называется. Канал проходит под шестью мостами и соединяется с Волгой около астраханская бывшего порта, полного воспоминаний о Великом Петре, основавшим порт в 1722 году. Ещё Алексей Михайлович пытался основать здесь Каспийскую флотилию, но замкнутое положение моря не давало развития флоту. Выстроенное адмиралтейство и порт, с переведением последнего в Баку из-за обмеления Волги, перешли вместе с доком, механическим заводом и всеми постройками в общество «Кавказ и Меркурий». Сюда к пристани ведёт чудная, тенистая аллея из старых раскидистых деревьев, составляющая излюбленную прогулку астраханских жителей. Здесь среди высоких и стройных пирамидальных тополей ютится каменный сарай, называемый домиком Петра Великого со старинным оружием времён великого царя, старыми мушкетами и инструментами, употребляемыми в корабельном деле. Здесь же находятся две шлюпки Государя. Одна узенькая, длинная гичка, другая «плезир-яхта» с красивым резным ободком в которой Пётр и Екатерина I осматривали окрестности Астрахани. Возле самого порта, в конце аллеи, стоить триумфальная арка, воздвигнутая для встречи Александра II, приезжавшего в Астрахань в 1871 году. Здесь в тени деревьев отдыхаешь от жара и пыли, здесь есть возможность подышать. В городе так мало зелени, что Полицейский сквер с фонтаном, на Губернаторской площади у памятника Александру II, и сад у кремлёвской стены, разведённый на месте невозможной и пыльной площади, соединяющийся с Александровским довольно чахлым бульваром, как и бульвар по берегу Варварциева канала, представляют райские уголки в пыльной и прокалённой Астрахани. Утешение в эту жару астраханские, прославленные арбузы с их тёмно-зелёной коркой, душистые дыни и местный виноград. Не смотря на летние засухи, на нестерпимый зной, выжигающий всякую растительность, садоводство в Астрахани процветает. В её пригородах много фруктовых садов, в которых зреют груши, персики, абрикосы, а арбузные и дынные баштаны заняли все степи вокруг Астрахани. Весной и снова летом в городе, особенно в пригородах, цветут великолепные южные розы, окрашиваемые южным солнцем, надушаемые мысягарой. Я редко где видел такие чудные розы, такой поразительной окраски, такой величины и с таким ароматом. Восточные люди, особенно персы, любят розу. Жаркая Персия утопает в рощах роз. Эту любовь они перенесли и сюда в Астрахань, и розовые кусты культивируются повсюду массами. Некоторые садики в татарской и армянской слободе превратились в букеты роз и их душный и горячий аромат охватывал меня всего. Некоторые розы до того были полны цветов, что не видно было листьев, и кусты представляли какие-то массы пунцовых, белых, жёлтых, розовых и всяких других цветов.
Виноград разводили ещё до Алексея Михайловича, но Пётр Великий выписал до 20 лучших сортов винограда, которые прекрасно принялись. Не смотря на выписывание опытных виноделов, астраханское вино осталось на прежнем низком уровне. Лучшее астраханское вино выделывается в имении села «Черепахи», лежащем в окрестностях города и совсем затонувшем в своих обширных виноградниках и фруктовых садах. Армяне приготовляют из винограда чихирь, любимый ими напиток, который заменяет им лучшие вина, но который крайне неприятен на вкус.
Страдая от жажды, я попробовал было выпить чихирь, но он мне не понравился совершенно. Кроме каменного театра, выстроенного частным лицом, небольшой церкви Рождества Богородицы с покосившейся от старины колокольней, любопытен рыбный рынок.
Астрахань рыбная столица. Все эти бесчисленные протоки, все эти 200 рукавов Волги и её 70 устьев, которыми она вливается в Каспийское море, служат великолепным местом рыбной ловли. К марту, к началу улова стекаются тысячи и десятки тысяч рабочих в Астрахань. В течении 10 — 12 дней, когда сельди подымаются по реке, их вылавливают более 200 миллионов штук. Выловленные рыбы тотчас же солятся. Трудно себе представить те груды бочек, те горы соли, те миллионы рыб, которыми заняты тысячи и тысячи рук. Здесь в Астрахани царство белуг, осётра и севрюги, этих красных рыб, здесь ловятся все частиковые: белорыбицы, стерляди, гигантские и усатые сомы, лососи, шаман и другие... Трудно представить себе разнообразие рыб, этот характерный, шевелящий нервы запах моря и соли, этих великанов водного царства, эти сушащееся миллионы рыбин, это грандиозное соление. Астраханская икра, астраханские балыки составляют местные из tides, под Астраханью находятся целые рыбные поселения с их кипящей деятельностью, с горами соли и бочек, с лихорадочной работой посола, с приготовлением икры, и балыков, где промываются швабрами громадные куски белуги и производятся все манипуляции с изумительной быстротой и ловкостью.
Из любопытных окрестностей Астрахани, кроме Покрово-Болдинского монастыря, лежащего среди виноградников, в тополёвой роще, служащею летом местопребыванием Астраханских архиепископов и излюбленным загородным гуляньем, кроме посещения тоней с их любопытными картинками рыбной ловли, баржами, нагруженными рыбами, посолом и приготовлением икры, заслуживает внимание поездка по каналам в тихие, уютные уголки, в протоки между островами, покрытыми рощами осокорей или лесами камышей. Я в первый же вечер совершил эту прогулку. Помню, моя лодка тихо скользила по зеркальной поверхности пролива. Чудные водяные, белые лилии тихо раскачивали свои цветочные чаши на волночках, поднятых нами, букеты мелумбий (Melumbium speciosum) подняли свои прекрасные цветы. Камыш тихо шелестел по берегам, поднявшись густыми, непроходимыми лесами... Спускался вечер и золотые полосы заката окрасили реку в желтый цвет. Тишина была поразительная, только изредка слышался всплеск прыгнувшей рыбы, да меланхолично и однообразно журчала вода под нашей лодкой. Лёгкие туманы подёрнули прозрачными полосами низменные острова и тёмная, тополевая роща затонула в этом молочном море. При повороте из-за острова из камышей вспорхнул испуганный лебедь и, успокоившись, тихо и грациозно поплыл к своему укромному уголку. Вечер быстро спустился над Волгой, лёг на её протоки и острова во всем своём очарованные и поэзии. Веяло сладкой прохладой, а загоравшиеся надо мной крупные звёзды купали свои лучи в речной глубине. Мы ехали мимо белой, каменной стены, из-за которой струился аромат роз. Где-то вдали звучала песня, такая тоскливая, такая тёплая, и разносилась далеко по воде, навевая грёзы. Далеко, далеко стонали пароходы, и их крики, как громкие аккорды, проносились в чудной тишине подходящей ночи.
* -::- *
Плохо освещенная, пыльная и душная даже ночью, вонючая Астрахань имеет ещё одну большую достопримечательность, а именно Калмыцкий хурул или молельню в Калмыцком базаре, в нескольких вёрстах выше по Волге. Вот в этот-то уголок я и отправился на следующий день. Проехав семь вёрст по реке, я причалил к Калмыцкому базару, этому большому селению, состоящему из довольно бедных и неприглядных лачуг, с их садами и необычайным китайским храмом, с его приподнятыми концами крыш и многоэтажными башенками. Прошедши между лачугами и кибитками, я подошёл с моим знакомым астраханцем к курьёзному по архитектуре храму. Внутри та же пестрота, та же китайская обстановка. Словно хоругви, висели на длинных шестах шёлковые полосы с нарисованными на них невероятными уродами, изображающими высшие божества. Большое, бронзовое изображение Далай-Ламы с чашей в руках, с поджатыми ногами, безучастно глядело на пестроту храма, на эти бесчисленные, маленькие, бронзовые, курьёзные изображения разных богов, нередко неизвестных и самим гелюнгам. Эти все «бурханы» окуривались разными ароматами. Когда мы вошли, богослужение уже шло. Несколько гелюнгов, в ярко-красных халатах, сидело в два ряда и на распев читали какую-то книгу на тибетском языке. У одного гелюнга, в жёлтом шёлковом халате, с необыкновенно резким выражением лица, была надета высокая шапка. Он сидел, как каменный, и беззвучно что-то шептал. Вдруг поднялся вой и такой нестерпимый гром и звон пошёл по храму, что от неожиданности я вздрогнул. Музыканты дули и били в свои инструменты, что было сил. У одного была длинная, предлинная металлическая труба, отчаянно и резко звучащая, другой бил в свой там-там, или «мончи», как его называют калмыки, третий так усиленно дул в раковину, что весь раскраснелся, глаза его выкатились и он от усердия еле дышал. Раковина надрывала душу своим отчаянным звуком. Четвёртый играл на гобое, пятый бил в бубны, а гелюнг, в жёлтом халате с высокой шапкой на голове, сидя в полном и недвижном безмолвии, вертел колесо, на котором была-вырезана молитва. Высокие, тонкие, розовые свечи горели перед бронзовой фигурой Далай Ламы, струя синий удушливый дымок, который колыхался, как и все шёлковые иконы, каждый раз, когда кто-нибудь входил или выходил. Эти колокольца, раковины, бесконечно длинные, коленчатые трубы, гобои, барабань и тарелки звучали невероятно сильно, словно это был какой-то безумный вой не то отчаяния, не то бешенства. Каждый играл своё и потому получалось ужасающее впечатление. Один из гелюнгов запел, но таким отчаянным голосом, словно его пытали. Этот вой, этот дикий оркестр навёл на меня кошмар и я чувствовал, что если это будет долго продолжаться, я не выдержу. И вдруг оркестр стих, только рожок играл что-то меланхоличное и печальное да воющий гелюнг подпевал ему. Ароматы курились все сильнее и сильнее, наполняя храмы каким-то сладким и душным запахом, а синий дымок облекал бронзовую статую Ламы и всех второстепенных бурханов в синеватые туманы. Мы вышли из храма, когда там снова раздался оглушительный оркестр и начала надрывать душу своими отчаянными звуками ревущая раковина.
Калмыки толпились на площади в их пёстрых одеяниях, в их шапочках в роде уланских. Мой спутник предложил мне выпить бузы, опьяняющего, довольно кислого напитка, и здешнего кумыса, который, по словам моего астраханца, замечательно искусно приготовляется калмыками. Мы уселись в кибитке на разостланный ковёр и молодой калмык принёс нам два стакана, крайне сомнительной чистоты, и чашу с напитком, очень прохладительным и приятным в полуденный зной.
Нам предлагали какие-то оладьи, блестевшие от жира, какое-то кушанье из мяса, зажаренное на бараньем сале, но мы благоразумно отказались от всех этих очень не привлекательных на вид явств. В глубине кибитки сидел хозяин её так неподвижно, словно это был домашний бурхан, поставленный в углу для охраны жилья от злых духов.
— Знаете, сказал мне мой астраханец, калмыки прекрасный и способный народ. В нем ещё до сих пор много этой дикости, этого суеверия, а когда это пропадёт, поглядите, они станут отличными гражданами. Многие мальчики-калмыки посещают гимназию, очень многие кончают здешнее калмыцкое училище. Это все будут люди. Особенно они способны к лечению. Много в них ещё Азии, много склонности к кочёвке, а и теперь они лучшие рабочие. Очень многие девушки принимают христианство и выходят замуж за русских казаков.
Здесь в Калмыцком базаре мне впервые пришлось увидеть верблюда, этот «корабль пустыни», эту гигантскую, неуклюжую, косматую, жёлто-бурую овцу, с плавными, медленными движениями, этого зверя знойных пустынь, этого фанатика безустанной работы, с его лохматым, неуклюжим горбом, с длинной, глубоко опущенной вниз на самой середине шеей, с его спокойным, чисто философским взглядом милых глаз, с большими копытами. Это действительно корабль, громадная сложная машина, приспособленная к степям для перевозки тяжестей, приученная к лишениям и невзгодам, к колючей и жёсткой степной траве, которую верблюд хватает своими мозолистыми губами. Мерно и степенно поднимал он свои кудлатые лапы, шагая по пыльной площади, волоча на своей спине целую гору поклажи, закрытую кошмами. Проходя мимо, он так глубокомысленно и умно посмотрел на меня, словно спрашивая, зачем я здесь без дела, зачем я не работаю, как он, признающий труд за свою священную обязанность.
— Это достояние целой семьи у него на спине, сказал мне мой астраханец. Поразительно, что этот зверь может снести! Всякая гора поклажи ему нипочём. Это должно быть семья перекочёвывает с места на место.
Я долго ещё смотрел в след верблюду, шагавшему по невероятно грязной и пыльной улице, колыхавшемуся, словно судно на волнах.
Мы спустились к реке, сели в ожидавшую нас лодку, к которой пробрались среди массы нищих, ободранных и ужасных, и поплыли вниз к Астрахани, к издали сверкавшему своими куполами и крестами величественному собору, венчающему город и убегающему своими крестами в облака.