Речная старина

О сайте | Ссылки | Благодарности | Контактная страница | Мои речные путешествия |
Волга | Днепр | Кама | Нева | Ока | Окно в Европу | Север | Урал и Сибирь |
Материалы из газет, журналов и книг | Путеводители | Справочные и информационные материалы |
Список пароходов (1852-1869 гг.) | Справочник по пассажирским пароходам (1881 - 1914 гг.) | Старый альбом | Фотогалерея |
Коллекция Елены Ваховской | Коллекция Зинаиды Мардовиной | Коллекция Игоря Кобеца | Коллекция Сергея Новоселова |
События 1841-1899 г.г. | События 1900-1917 г.г. | События 1918-1945 г.г. | События 1946-1960 г.г. | События 1961-1980 г.г. |

XII.

Всего более, конечно, страдают здесь бурлаки. Случаи, которые приходится видеть в этом плавании, глубоко возмущают душу. Упомяну два-три из них, которые удалось мне записать.

Недалеко от Мариновки барка села на мель и сильно закрепла в вязком грунте. Артель бурлаков долго трудилась, напрасно набивая канат всеми силами: барка не двигалась и все больше затягивалась песком; рабочие выбились- из сил; руки, натруженные мокрым канатом, отказывались служить; бурлаки грудью ложились на канат, делая последнее усилие... Все напрасно. Барку всасывало больше и больше.

- “Добавь народу!” закричали лоцмана.

Из каравана бросилось в лодку ещё 30 человек с свежими силами, и лодка понеслась на помощь истомившимся рабочим. Течение было сильно-лодка не справилась, понеслась на канат - и опрокинулась. Бурлаки нырнули в воду, но тотчас же вынырнули и уцепились за канат, туго набитый артелью, к которой они плыли на помощь. Их вытащили из воды: тот лишился шапки, другой рукавицы, третий сапога, четвертый успел скинуть зипун, спасаясь от смерти-не досчитались и нескольких товарищей. Искать уж их было негде, потому что стремлением воды они, вероятно, были унесены далеко; но народу было неловко покинуть земляков и односельцев: все отказались работать; одни хотели искать товарищей, другие требовали от приказчика вознаграждения за погибшие рукавицы, шапки. Приказчик поставил четыре ведра вина - и ропот затих. Они же сами начали кричать:

-“Что нас не топить? топи, хозяин! На матушке на Руси да в Пензенской губернии нашего брата бурлака до чёрта!.. Эх, гуляй, ребята!..”

Но едва ли в этих словах слышится веселость и беззаботность русской натуры-я вижу что-то другое.

Бывает, что между крутыми коленами реки нельзя отбить переднюю часть барки от яра. Она втыкается в берёг поносным веслом, ломает лопасть на щепки; девятисаженное дерево поднимается вверх как мачта. Здесь предстоит опасность всей артели, которая работала на весле. Одно мгновение-и дерево с треском валится на палубу: оно ломает полати, давит все, мозжит, уничтожает греблю, рвет снасти, и разбивает все, на что ни падает. Бурлаки тотчас прячутся под полати, лезут в трюм, бросаются в воду... Такое падение редко обходится без мертвеца.

Иногда задняя часть барки хватает мели или рынка, - тогда вода отбивает правильное весло, становит его также вертикалью, и если поводок закреплен к гребенке на кочетки, то срывает гребенку вместе с пожилинами, сбрасывает с подмосток в воду лоцмана и его помощника и убивает.

В нынешнем году одна барка учалилась и дала знать другим; следующая за ней стала набирать канат для чалки же. Для этого лодка подводится обыкновенно к задней части барки, где находится канат. Быстрота воды не дала лодке возможности отъехать; барки сошлись - лодка попала в середину. Народ бросился с лодки на барку, повыскакивали - лодка, весла и снасть оставлены на произвол судьбы... Все было сдавлено, стерто н расщеплено... Один из бурлаков успел ухватиться руками за борт, по выскочить не успел... Барки потерлись-его обернуло между ними как каток-и раздавило.

Люди гибнут и в таком случае: выскакивают чальщики с канатом на яр, чтоб учалить барку; сошило запахано благополучно, хотя, увлекаемое тяжестью барки и туго натянутым канатом, оно пропахало по рыхлому грунту яра целых два аршина; наконец ушло в землю по самую перекладину-канат замотан-но все натягивается; чальщики держат конец каната и, соразмериваясь с силою течения и тягой барки, отпускают его понемногу, прыгая на месте, как это они всегда делают. Но вода взяла свое: барка не становится, а все больше тянет канат, и бурлаки уже видят, что недалеко конец его, который постоянно укорачивается в их руках и убегает быстрей и быстрей; нет силы удержать его, и конец скоро станет разматываться. И если рабочие не успеют при этом броситься на землю и прилечь во время, закрыв головы, то канат, быстро разматываясь и стремительно обращаясь вокруг сошила может задеть и перервать человека надвое; но когда они прильнули к земле, то конец, обращаясь по сошилу, только хлещет их по спинам. Они лежат как мертвые. Потом, мало-по-малу поднимаясь, когда слышат, что канат вышел весь, не свистит уже над их головами, а упал с плеском в воду,-они встают и крестятся, хотя барка быть-может стала уже на мель, или убила другую, или загородила собой пронос.

В жаркие дни, во время тяжелых работ, бурлаки, утомившись, добираются иногда до воды, пьют страшно -плицы по две выпивают; иной из ведра цедит, что попадется; а потом - опять работать на воду, которая еще и холодна и нездорова: работа идет от зари утренней до зари вечерней. Положение страшное! Случись захворать на дороге, больного кладут в сырой трюм, между кулями, или на палубе, где жар и холод, дождь и солнце, душные дни на воде и холодные ночи. Лечить некому, не на что, да и некогда - чахни себе, благо что работать не заставляют. Лечит разве приказчик, чем попало: есть у кого порох, дает пороху, есть сера-серу, медь, рюмку водки-вот все бурлацкие медикаменты.-А между тем в самом плавании неудачи за неудачами: тут товарища хоронить, а там барка обмелела - плохо... Иногда бывает до того тяжело, и хозяйская водка не помогает.

Временем выдастся такой трудный плав, которого не в состоянии вынести даже чёрствая натура русского бурлака. Караван идет плохо, медленно, чалки на каждых пяти верстах, урез и гребля не выходят из рук бурлака. Барки часто сажаются на мель ; время идет и вода убегает. Другие караваны давно оставили их за собой, может уже выбежали в Дон; а их караван гинет. Занесет иную барку в пронос: бьется с ней вся артель сутки, бьется другие - напрасно. Начинается ропот между людьми. Но вот барка снялась, и вновь поплыли. Через версту-другую снова кричит передовой лоцман:

-“Верхние учаль! Останови, ребята: опять беда...”

Барка стала. И опять та же мука: хозяин ходит по палубе как помешанный, да только Богу молится да рабочих просит:

- “Спасите, родные, ради Христа-не погубите: -ничего не пожалею.”

Пошли в работу тали и канаты; тянет народ всеми остальными силами обмелевшую передовую: ничто не помогает. Ночуют на мели. Приходится разгружать. Ропот между рабочими переходит в явные вопли; они отказываются работать, громко жалуются:

-“Ты нас заморил. Мы обносились и исхарчились. Давай наши пашпорты! Вот уж скоро Духов день-а мы еще и до Арчады не доплыли.”

Бывает так, что рабочие, выбившись из сил бросают барку и расходятся в разные стороны, хорошо зная, что ожидает их дома. А кто виноват? Конечно не бурлак, а тем менее хозяин.

Правда, иные обвиняют медведицких судорабочих в своеволии и грубости за то, что они, доведенные до отчаяния, оставляют в руках судопромышленников свои паспорта; случалось не раз и на Дону, что бурлаки и сам лоцман самовольно покидали на половине пути обмелевшую к посудину. Но в самом ли деле они так виноваты, как уверяют?

Доплыв до Ростова в целости, если Бог сохранит, бурлак не получает почти ни копейки за свою тяжелую работу, потому что часть условной платы зачтена в счет накопившейся недоимки и оставлена в казначействе, а другая часть исхарчена в дороге на хлеб и кашу, потрачена на лапти, которых избивается так много в трудных переездах, на рукавицы, которые не хуже лаптей трутся о смоленые жесткие канаты и урезы, о тяжелые гребки, отполированные за лето его дырявыми рукавицами и собственной загрубелой кожей; а если и мог остаться рубль - другой, так издержан на нехитрые бурлацкие лакомства, на свиное соленое сало да иной раз на чарку водки, потому что, при изнурительной работе, простительна ему и эта слабость: водка служит ему и лекарством и средством забыть на мгновенье свой тяжелый труд, свою семью, оставленную на родине, а иногда - изуродованного и брошенного на чужом берегу товарища. И вот собираются они кучками по базарам и на пристани; пересчитают свои капиталы: мало остается из того, что получили, вряд ли достанет на лапти, чтоб дотащиться до своего далекого села. И они снова ищут той же тяжелой работы, которую кончили накануне; снова таскают кули и разбирают барки, снова в воде и на солнце. А в это время наступает рабочая пора- и разбредутся наши артели по Черноморью, Войску Донскому и Новороссии-искать новой работы. Иной пошел косить к зажиточному казаку, иной вновь подрядился на барку плыть до Качалина, и снова начинаются его труды, снова артельная жизнь, которая не даст разгуляться его тоске и которую не даром так любит наш рабочий класс.

Те, которые после весенних и летних работ возвращаются наконец в свою губернию, идут также партиями, с котомками на спине, в которых и добра-то всего что красный платок жене или по грошовому гостинцу детям будущим бурлакам, да привешены тут-же две-три нары запасных лаптей, делают роздых у какого-нибудь ручейка с свежей водой, или у околицы селения, ночуют так же где Бог приведет, часто питаются подаянием, и по дороге заходят иногда за оставленными во время и сплава искалеченными и больными товарищами, из которых одного застанут живым и здоровым, а над другими увидят новый крест, поставленный чужими руками. Вообще-невесела доля бурлака. А все-таки не унывает он.

Иной, помоложе и послабее, не вытерпев тяжелого и опасного пути, убежит со своей барки на каком-нибудь привале, и долго бродит в чужой стороне, скрываясь от людей. Да добра мало в этом бегстве: паспорт его остается у хозяина. Как скоро в артели узнают, что бежал какой-нибудь Петруха, дают знать хозяину. 0н извещает об этом волость, откуда взят бурлак, или контору помещика, где наняты рабочие: волость взыскивает с его семейства в пользу хозяина чем может- продает его последнюю лошадь, телегу. Значит, заработанные деньги потеряны. Походит бродяга, пока можно спать под кустом и в овраге, и снова возвращается в свое село: Петруху секут, и снова, на следующую весну он опять плывет по той же Медведице и по тому же постылому Дону.

При всей тягости бурлацкой жизни, его спасает от тоски артель, где все терпят одно горе, где всем тяжело. Изнурительный труд не лишает его бодрости; две-три версты покойного плава и бурлаки затягивают свою любимую ”Дубинушку”, хотя быть может накануне они копали на привале яму и ставили осьмиугольный крест над задавленным Карпухой.

А этого Карпуху ждут дома жена и малые дети.

Д. Мордовцев.

1858 года.



| © "Речная старина" Анатолий Талыгин 2006-2018 год. | Контактная страница. |