11. Нижний-Новгород.
(Продолжение)
(Кремль и его соборы. Ярмарка. Кунавино).
Сила часто безмолвствует.
Бог никогда не говорит.
Ой, кабы Волга-матушка, да вспять побежала.
Кабы можно, братцы, жить начать сначала.
А. Толстой.
«Новгород — низовские земли», как его величали в старину, служил оплотом русской земли против мордвы, жившей но Оке и его кремлёвские стены не раз отражали набеги врагов. Эти стены и башни, так живописно усевшиеся по горам, к сожалению, утратили свой прежний грандиозный вид вследствие перестроек, когда зубцы стен и вышина башен были сильно уменьшены. В старину крепости на Руси назывались детинцами и для создания нижегородской твердыни князь Василий IV выписал из Италии архитектора Франческо или Фрязина, как его величали у нас на Руси. Под первый камень кремля, по жестокому обычаю старины, был положен ребёнок, так как «детинец» считался действительным оплотом, только если он был обагрён кровью Живого младенца». Фрязинский кремль ползёт своими 11-ю башнями и стенами по кручам и рвам Волжских гор. Гигантские контрфорсы были упёрты в стены, а родники и ключи отведены по каменным трубам, чтобы придать прочность кремлю и не предоставить его гибельному размыванию вод. Виды с башен — очаровательны и не знаешь, которому отдать предпочтёте. Поднимешься по шатким ступенькам на верх и сразу развернётся перед глазами вся изумительная по пестроте, жизни, необозримой дали, цветным переливам — дивная Волжская панорама, которая, как чародейка, приковывает взгляд и обращает вас в соляной столб, парализуя своей красотой и ширью и желания и движения ваши. Вот толстая и невысокая Коромыслова башня. Много кирпичей выковыряло время из её толстых стен, мох и трава проросли в расщелинах, она слепо глядит своими чёрными узкими щелями окон в дальнюю равнину и спорит по старине со всеми остальными башнями кремля. Под её основанием зарыта молодая женщина, пришедшая на Почайну за водой и завернувшая по дороге к кремлю, чтобы взглянуть на работы. Рабочие только что порешили для прочности возводимой башни на круче над Почайной зарыть в её основание первое подошедшее живое существо. И когда женщина подошла, её схватили и, не смотря на отчаяние и мольбы, зарыли с вёдрами и коромыслом в землю и завалили камнями. Мой спутник — нижегородец, водивший меня по кремлю, рассказывал, что в года сильных обвалов, пожаров и перед опустошением города моровой язвой у Коромысловой башни слышались стоны. В эпоху борьбы Москвы с Казанью кремль многократно был осаждён татарами и оказал громадные услуги городу. Многие башни страдали и от пожаров и от разорения, одна Коромыслова башня стоит несокрушимо, непобедимо, словно заговорённая и победно смотрит своими чёрными щелями на окружающую суету. Она помнит, как в 1536 году казанцы, опустошив окрестности, выжгли села и посады, осадили Нижний, как они пробовали овладеть кремлём, как они хитростями пытались подкопаться под стены, смоченные кровью младенца, как бессильные они должны были отступить, а за ними в погоню бросились нижегородцы и только у Лыскова застигли их. Тёмная ночь, какая опускает на землю глухая осень, не допустила сразиться обе рати, выстроенные в боевом порядке, а когда подошло утро и поднялся чахлый рассвет, он нашёл равнины над Лысковым пустыми. Полчища исчезли, словно их поглотила земля, словно они растаяли с пропадавшей темнотой. Случилось беспримерное событие, и русские и татары разошлись восвояси, не вступая в бой, воспользовавшись тёмною ночью.
Позднейшие архитекторы, не следовавшие осторожности Фрязина, возвели часть стен и церковь Святого Духа, причём засыпали некоторые трубы, отводившие воду. Родники подточили основания, часть стены рухнула и церковь поползла книзу.
Весь кремль, перерезанный красивым Ивановским спуском, хранит несколько любопытных памятников в виде соборов. Тут же среди его стен высится и дворец губернатора, и громадное здание Аракчеевского кадетского корпуса, и острая высокая игла-обелиск памятника Минина и Пожарского.
На большой площади перед арсеналом высится гигантское белое, некрасивое до оригинальности здание Преображенского собора. Колоссально белый куб с пятью башнями на крыше и пятью приплюснутыми серебряными куполами, без малейшего украшения, без всякой прихоти и намёка на красоту, составляете главную святыню кремля. Только зелёные водосточные трубы ползут тонкими полосками по его неуклюжему ящикообразному телу. Рядом восьмигранная белая колокольня, немного склонившаяся на сторону, словно перебежала через площадь и замерла в ожидании, что всесильное время скоро совсем уроните её.
Несколько прекрасных образов украшают просторный, но мало красивый собор внутри. «Спас нерукотворный», привезённый из Суздаля, стенные фрески, писанные Селезневым, нижегородским живописцем, и две иконы Иверской Божьей Матери и Одигитрии обращают на себя внимание. Под собором — крипты. Это мрачное подземелье, церковь с тремя алтарями, к которой спускается небольшая лесенка. Здесь во мраке стоят гробницы независимых нижегородских великих князей, нижегородских митрополитов и гробница Минина. Козьма Минин, этот великий гражданин, поднявший свой город на защиту упадавшей и гибнувшей Москвы, спите под высоким саркофагом среди знамён нижегородского ополчения 1812 г. Тусклый свет лампад освещает позолоту икон и балдахин, раскинутый над гробницей. Среди чудного садика, над Ивановским спуском, описывающим петли по зелёному откосу, среди цветущих сиреней, торчите остроконечный гранитный обелиск. Эту каменную иглу видно с Волги, она вырезается своим острым силуэтом на фоне синего неба, говоря о тех, в чью честь она высится над Волжскими горами. На основании памятника барельеф изображает Минина с парящими над ним двумя гениями, в руках которых венок. «Гражданину Минину благодарное потомство 1826 г.», гласит одна надпись, другая над бюстом князя Пожарского: «Князю Пожарскому благодарное потомство 1826 г.».
Старый Архангельский собор, самый старый в Нижнем, построенный ещё Юрием 2-м в 13 веке, похож несколько на пирамиду. Это старое здание, с старыми иконами, старыми вечевыми колоколами на башне, гробницами князей и с маленькой сторожевой башенкой, усевшейся между куполом и колокольней, откуда наблюдали за неприятелем. Старый вид собора сразу внушает вам уважение, так он характерен, величав и курьёзен в одно и тоже время.
Кремль — это орлиное гнездо города, хотя и здесь слышны толки о рубле, о том, что такой-то товар тот-то продал на гривенник дешевле, столько-то привезено рогожи и тюков товара и т. д... Да это иначе и быть не может. Весь Нижний, все его самые отдалённые уголки пропитаны духом торговли. Это его сердце, в этом жизнь города. Даже в Печерском монастыре, лежащем в нескольких вёрстах за городом по живописным крутикам над Волгой, в его молчаливых белых стенах интерес торговли волнует умы. Печерский монастырь гордится своими мелодичными колоколами, так музыкально звучащими на 5 различных ладов. Эти колокола Иван Грозный взял из Юрьева, который разорил, а в Юрьев они попали из Мекленбурга, где их отлили. При церкви Вознесения хранится любопытная картина, представляющая разрушение монастыря в 1598 г., случившееся от оползня горы. Так странно и здесь, вдали от городского шума, среди белых стен и церквей, в монастырском уединении случайно услышать, как монахи передают друг другу последние новости торговой жизни города. Это звучит здесь таким неблагозвучием, что сразу теряется обаяние и прекрасной местности и задумчивого вида монастыря.
Во всем виновата пресловутая Макарьевская ярмарка, которая придаёт свою физиономию всему городу, которая делает Нижний Новгород таким из ряду вон выходящим городом.
Всероссийское шумное торжище, привлекая торговцев и произведения всей России, Сибири, Туркестана, Индии, Кавказа, Персии, Китая, увеличивает население Нижнего с 67 тысяч душ до 400 тысяч и превращаете весь город в арену шума, суеты, сутолоки и движения, доводя обороты до 200 миллионов рублей. В былые времена ярмарка была в Казани, куда съезжались торговцы со всех концов России, но в начале 16-го века великий князь Василий IV запретил купцам ездить в Казань после того, как один из казанских царей велел во время ярмарки перерезать всех русских купцов. Не привившаяся в Васильсурске ярмарка была перенесена к озеру «Жёлтые воды» близ Макарьевского монастыря, где и были выстроены амбары и ряды. После страшного пожара 1816 года, испепелившего всю ярмарку, её перевели в Нижний-Новгород и вот на длинной косе между Волгой и Окой вырос оригинальный город, мёртвый и пустой в продолжении десяти с половиной месяцев и живущий только в течении ярмарочная времени с конца июля по 20 августа той бесшабашной, шумной, безумной жизнью, которая составляете одну из величайших достопримечательностей Нижнего. В июле и августе Нижний не живёт, а горит. Пароходы и поезда подвозят новые и новые толпы. Это настоящее наводнение, а там за Окой, на ярмарочной стороне, — столпотворение Вавилонское.
Весной разливающиеся воды Волги и Оки топят всю косу, превращая этот удивительный город в русскую Венецию. Здания, лавки, амбары, величавый собор, громадный театр, всё торчит из моря воды, а по улицам ездят лодки. Так странно глядеть на этот мёртвый, наводнённый город, с заколоченными окнами, по улицам которого катятся волны. Вода, поднимаясь иногда на 17 аршин, затопляет не только ярмарку, но и вышележащее Кунавино у железнодорожного вокзала и Нижний базар. Со спадом вод выступает всё более и более из воды этот удивительный город и 15-го июля ярмарка открывается. В соборе служится торжественная обедня, совершается крёстный ход к прелестной малиновой, словно покрытой плюшем, Макарьевской часовне, стоящей близь моста на берегу Оки. На двух мачтах, по бокам часовни, взвиваются флаги и с этой минуты начинается лихорадочная жизнь. Макарьевская часовенка, изящная и красивая, с прелестным резным иконостасом, увенчанная пятью золотыми куполами, хранящая замечательный образ Спасителя и во время ярмарки образ Макария, который привозится сюда из Макарьевского Желтоводского монастыря, представляет драгоценную безделку. Весь ярмарочный город, крайне правильно изрезанный продольными и поперечными улицами, раскинулся вокруг старого и нового соборов и прекрасного Главного дома, в котором помещается ярмарочная администрация. Старый собор печально и скучно глядит на суету, особенно убитый новым собором во имя Александра Невского, величественного кирпичного здания, с великолепными иконами, высоко поднявшего свои башни и главы над всем городом. У самого собора на площади брызжет в каменной чаше фонтан, а вокруг стоят красивые здания в китайском стиле, с загнутыми кверху углами крыш, с пёстрыми стенами и циновками. Здесь начинается китайский ряд с стенами ярких цибиков, с характерными балаганами, в которых разгружается чай. Сутолока и шум здесь постоянные. Самое аристократическое место ярмарки это бульвар. Здесь сутолока царит невыразимая. Хотя ярмарка открывается 15 июля, но главное её оживление бывает в августе, тогда бульвар представляет любопытное зрелище. Пестрота публики, невыразимые шум и гам, разносчики и продавцы у лавок, различные экипажи и костюмы, все вместе представляет такой любопытный и разноцветный калейдоскоп, что не скоро уйдёшь отсюда. Тут и персы, и китайцы, и русские купцы в длиннополых кафтанах, и черномазые кавказцы с огненными глазами, и проныры-цыгане, и плосколицые азиаты, а в витринах роскошные бархаты, лёгкие ткани востока, пёстрые шелка, всевозможные предметы роскоши, хрусталь и бронза, бриллианты и фарфор. Здесь на ярмарке среди хаоса лавок, магазинов, бараков, амбаров, поднимают свои купола красивая татарская мечеть с своим задумчивым минаретом и рядом лежащими караван-сараями, и армянская церковь, вблизи большого ярмарочного театра. Надо самому видеть все это движение царящее здесь между Волгой и Окой, чтобы судить о нем. Мост, перевязывающий Оку, совершенно чёрен от толпы, запрудившей его. Это бесчисленные муравьи, деятельно бегущие по проторённой своей дорожке. Все, что можно продать, везут сюда на ярмарку со всех концов русской земли. Персия прислала громадные мешки и ящики миндаля, фисташек, изюма, грецких орехов, фиников, коринок, гигантские тюки восхитительных персидских ковров, скатертей и туфель. Платки, вышивки, ковры заполняют персидский ряд, целые горы шепталы заманчиво лежат на каждом шагу, а черноглазые персы в их фесках флегматично сидят рядом за чашкой кофе. Кавказ прислал своих красивых сынов в их обольстительном пёстром облачении, с их изделиями, коврами, серебряными вещами, бирюзой, лёгкими шелками и другими вещами. Китай привёз свой чай, который в пёстрых цибиках образует высокие стены в китайском ряду, замечательном и статуями, изображающими сынов Небесной Империи, и самими продавцами китайцами. Сибирь привезла меха, дорогих соболей, песцов и снежно белых, пушистых горностаев или чудных бурундуков, с их маленькими полосатыми шубками, возбуждающими особенный восторг. Здесь все оптом. Яблоки лежат пирамидами и продаются телегами, гвозди — ящиками и т. д. Всюду суета, всюду невообразимая смесь народов, языков, национальностей. Легион больших и мелких торговцев, надеясь зашибить деньгу, тащатся в Нижний. За купцами с их приказчиками и за покупателями и туристами, целой оравой плывут песенники, арфистки, плясуны, акробаты, певички, дамы из Амстердама всех национальностей, знаменитости и шушера, фокусники и зверинцы, всевозможные труппы артистов, цирки и maman'ы во главе пансионов своих подмалёванных девиц. Все гостиницы, квартиры и комнаты берутся нарасхват. Цены на все возрастают чуть не втрое. Мёртвый город, вымытый весенними водами, совершившими своё великое дело дезинфекции, превращается в центр особенно шумной и лихорадочной жизни. Всюду царят шум и гам, всюду обитает долгий весёлый праздник, всюду блестит пузатый самовар, без которого не обойдётся ни единый купец, всюду льются золотою рекою деньги из кармана в карман, товары увозятся горами и обозами, а на их место подвозятся новые и новые. Волга и Ока кишат от судов. Бесконечные свистки сливаются в общий разгульный хаос, приливающий ещё более шума к общей сутолоке. Весь воздух дрожит от несуразного концерта звуков. Это какой-то кипящий котел, попавши в который, сам дуреешь, сам заражаешься царящей здесь лихорадкой и сливаешься с общим ярмарочным настроением. Словно все эти люди имеют право жить только два месяца в году, исчезая на остальное время с лица земли, и стараются в эти два месяца накричать, нашуметь и пожить за целый год.
Любопытна Сибирская пристань, этот город сараев и амбаров, стен тюков и мешков, башен ящиков и товаров. Вас поражают эти пирамиды товаров, закрытые брезентами, вас останавливают эти громады пузатых бочек с поташем, эти груды сырых кож с их приятным запахом. Здесь в этой суете оживают даже сонные бухарцы, общая сутолока увлекает и их в свой поток и заставляет их изменить своей натуре. С самого рассвета до 9 часов вечера город шумит и гудит, словно взял на это подряд и только вечером на ночь захлопываются лавки, закрываются склады и вся эта громада с соборами во главе погружается в кратковременный сон, чтобы с рассветом загудеть с новой силой.
У самого моста на острове, выступившем из вод Оки, вырастает на это краткое время городок с торговлей железом, с массой лёгких домиков кузниц и лачуг, с загорелыми и прокопчёнными дымом людьми, с лязгом и звоном железа, с грудами гвоздей, подков, железной посуды и другими сюда принадлежащими товарами.
На Оке и Волге жмутся тысячи барж и этот плавучий город поражает своей оригинальностью особенно вечером, когда на бесчисленных мачтах загораются огоньки и не знаешь, где больше этих блестящих и мигающих звёздочек — на небе или на Волге и Оке. С вечерами начинается трактирная жизнь, ещё недавно купцы, разбогатевшие на ярмарке, спускали деньги в бесчисленных притонах и ежегодно здесь оставались массы жертв ярмарочного разгула. Теперь безобразный разгул исчез, исчезли грандиозные и безобразные оргии, но караваны прибывающих и алчущих лёгкой наживы по прежнему осаждают Нижний, заполняя все рестораны, кабаки и трактиры. По вечерам публика осаждает театр, кафе-шантаны, цирк, увеселительные сады. И вот, когда засыпает гремящая ярмарка, выступает знаменитая слобода Кунавино, соседка ярмарочного города, трактирное значение которого разнеслось во все стороны. Здесь по ночам дарит особенно развесёлое житьё. Всюду звучат оркестры, всюду горят огни, поют хоры и все многочисленные кафе-шантаны, погреба и гостиницы переполнены народом. Это место кутежей, где пьют чаёк с «постными сливками» и спрыскивают удачные сделки. Название Кунавино объясняют различно. Кто говорить, что оно произошло от слова «Куны» т. е. денежные знаки, которыми уплачивали за перевоз, здесь существовавший в старину; кто говорить, что это название произошло от сочетания слов «Кума — вина», так как, будто, в старину у перевоза жила здесь хозяйка постоялого двора, общая любимица, прозванная кумой за её ласковый характер, а кто говорить, что название произошло от слова: «канавы», когда-то здесь бывшие в слободе и давшие ей имя Канавино, теперь изменённое. Одно из известных преданий про красавицу куму послужило темой для трагедии Шпажинского: «Чародейка». По этому преданию, красавица кума слыла чародейкой и приманивала чарами простой народ, а в конце концов и самого Нижегородская воеводу, который без ума влюбился в неё. Княжич, сын воеводы, узнав причину тоски и слёз матери, решился убить куму и, взяв оружие и верных слуг, переправился тёмной ночью через Оку к куме. Красота и чары кумы победили княжича и, отослав слуг, он остался у чародейки до утра. Видя погибель и мужа и сына, княгиня, доставши зелье от колдуна, жившего вблизи Нижнего на Кудьме реке, отправилась сама за Оку в трактир к куме, предварительно одевшись странницей к Святым местам, убогой черницей. Подливши яду в питье кумы, княгиня отравила её, но умирая кума сказала, что и княгиня погибнет вместе с ней. Воевода, ворвавшись в избу и узнав в чём дело от умирающей кумы, задушил жену, убил прибежавшего сына и велел бросить все три трупа в реку. Над телом кумы вспыхнул красный зловещий огонёк, а над трупами княгини и княжича — радужные. Эти три огонька повлекли за собой старого князя и он поскакал за ними по берегу. Доплывши до Волги, трупы поплыли некоторое расстояние против течения, затем все три огонька ярко вспыхнули и погасли, а трупы пошли ко дну. Прислужники нашли князя на берегу без чувств. Слухи об убийстве дошли и до царя в Москву и в один прекрасный день, когда князь, по обыкновенно, с утра до вечера молился, окружённый монахами и странниками, в собор ворвались всадники, схватили обезумевшего от горя и ужаса князя, связали его, бросили на дровни и повезли по скованной льдом Волге. И вдруг над льдом загорелись три огонька: два радужных и один красный — зловещий. Всадники обезглавили князя и бросили его тело в прорубь и, как только затонуло тело князя, над Волгой вспыхнул четвёртый огонёк, слился с прежними и осветил страшным пламенем всю Волгу и весь город. Главы соборов и монастырей запылали кровавым пламенем и все откосы и кремлёвские стены, словно днём, осветились огнём. В ужасе всадники поскакали в Москву, захватив голову князя, которую сожгли, по приказанию царя, и пепел рассеяли по ветру на все четыре стороны.
Самое интересное в Кунавине пёстрая, оригинальная и блестящая по архитектуре часовня Фёдоровского монастыря, словно роскошная безделушка, упавшая с туалета знатной дамы, стоящая среди трактиров и гостиниц. Леса выше ярмарки, слобода почти никогда не заливается водой во время весенних наводнений. Эта слобода памятник прежнего бесшабашного разгула и тех неописуемых безобразных пирушек, которые уже отошли в область преданий, хотя и теперь нередко случается что купеческие сынки, сорвавшись с цепи, поминают старое время дебошами, битьём зеркал и попойками. По вечерам словно жизнь с ярмарки переливается сюда в Кунавино. И всю ночь здесь звучат песни и шумит и гудит слобода, залитая огнями, а ветер несёт через Оку этот сумбур весёлых звуков к мирно спящим величавым старикам — соборам и монастырям, купола которых горят бесстрастным и спокойным блеском в холодном сиянии луны. Кунавино засыпает только с рассветом, когда летучие мыши и совы прячутся в расщелины Муравьёвской дылды и, как ночница, спит днём под оглушающий шум гремящей рядом ярмарки, не слыша и не видя жизни этого гиганта, утомлённая попойками за ночь.