Речная старина

О сайте | Ссылки | Благодарности | Контактная страница | Мои речные путешествия |
Волга | Днепр | Кама | Нева | Ока | Окно в Европу | Север | Урал и Сибирь |
Материалы из газет, журналов и книг | Путеводители | Справочные и информационные материалы |
Список пароходов (1852-1869 гг.) | Справочник по пассажирским пароходам (1881 - 1914 гг.) | Старый альбом | Фотогалерея |
Коллекция Елены Ваховской | Коллекция Зинаиды Мардовиной | Коллекция Игоря Кобеца | Коллекция Сергея Новоселова |
События 1841-1899 г.г. | События 1900-1917 г.г. | События 1918-1945 г.г. | События 1946-1960 г.г. | События 1961-1980 г.г. |

XI.
Образование. Смертность Голодный год. Последние люди

<...>

За Тобольском плавание наше было весьма печально, и чем дальше мы плыли, тем местность становилась безлюднее. Хотя и ранее не было ничего привлекательного, и мы не видели ничего кроме воды и леса, по крайней мере по берегам Иртыша попадались еще не совершенно обнищавшие селения. Особенное уныние навела Обь. К истоку Иртыша кончилась полоса хлебопашества, и крестьяне сеют только картофель и репу. Но нынешний разлив помешал и этому. Обь разлилась более, чем на семьдесят верст;-этому расчету трудно верить, a более похоже на правду мнение тех крестьян, которые говорили, что они залила все до моря. Зная местность, можно поверить этому, потому что пространства, удобные для поселения, тянутся узкой полосой верст в 70 —100 по берегам Иртыша и Оби; за этой полосой начинаются болота и тундры по ту и по другую сторону рек. На юг бесплодная полога образует громадный треугольник. Следовательно, если Обь залила прилегающие к ней удобные пространств до следующих за ними болот, и таким образом ширину разлива нужно считать не в 70 или 100 верст, а вместе сплощадью болот, но крайней мере, тысячи в две. С такой дикой и разрушительной силой человеку очевидно бороться невозможно, да он с ней и не борется, а только переносит терпеливо беду, не уверенный вполне, достанет ли у него сил перенести её. Все селения, прилегающие к рекам, были до того залиты водой, что местами торчали из воды только последние венцы изб да крыши; ни скота,ни людей не было видно; уехали ли они и куда—не знаю. В других местах наводнение было легче, т.е. для людей осталось ещё место в избах, и скот толпился кучами на возвышениях, пощаженных разливом. Но чем питались люди и скот? Люди доедали остатки хлеба. а скот питался тальником, если он рос поблизости и можно было нарубить его. Понятно. что при таком народном бедствии нам нечего было и рассчитывать добыть что-нибудь от местных жителей, которые и сами чуть не умирали с голоду. С начала пути мы рассчитывали на остяков, думая добывать от них рыбу. Но расчет этот оказался не верен. Рыбы не было, она расплылась по тысячеверстному разливу и остякам самим приходила последняя беда. Уже в начале Оби прибрежные жители из русских рассказывали, что у остяков нет хлеба, нет рыбы, что они едят всякую дрянь, у кого были лошади — съели лошадей, и что несколько человек умерло с голоду. Между Сургутом и Нарымом пришлось убедиться, что все это правда. Питаясь сами бог знает какой провизией, мы обрадовались Сургуту, но во всем городе не нашлось ничего, кроме водки. Поплыли дальше; чрез 100 верст с. Локосово но прозванию Поп-горшок, но и тут ничего не достали; поплыли к Александрову, до которого 250 верст. В Александрове достали немного молока и десяток яиц, и то у священника. В остальных домах искать было нечего—сами жители сидели десять дней без хлеба и питались чаем с солью.

<...>

Есть на Оби и хлебные магазины, но в Александровском уже два месяца нет ни зерна. Барка с провиантом прошла мимо, даже не справившись, нужен ли людям хлеб или нет, и если бы священник не уделил своего хлеба 50 пудов остякам, при кочевавшим к Александровскому, пришел бы конец. Хлебные магазины достигают цели только вполовину, потому что лежат на расстоянии ста верст один от другого. Тем, кто подле, ещё удобно ездить за хлебом, но кто живет за 50 верст или более, расстояние это слишком велико.

<...>

Кроме промышленников живет но этим рекам и крестьянское сельское население. Земледелие кормит их недостаточно, и чтобы существовать, нужно заниматься и еще какими-нибудь промыслами. Многие идут в судовую работу: в матросы, наметчики, штурвальные, лоцмана. Лоцманы и штурвальные составляют аристократию судовых рабочих; способный и внимательный штурвальный может легко перейти и в лоцмана. Обыкновенное жалованье на судах следующее: лоцману от 250 до 300 руб.; кочегару 45 р., наметчику и штурвальному 35 руб., а простым рабочим 25 руб. в лето. Лоцманы и штурвальные имеют стол с капитанской кухни и получают каждый по фунту чаю и кажется по фунту сахару в месяц. Положение рабочих самое печальное. Разумеется не на всех пароходах повара—«Самсоны», но на всех судах положение рабочих много хуже положения остальной судовой прислуги. В рабочие идет, только человек не способный добыть себе пропитание другим более выгодным путем; идут, как говорят здесь, “последние люди». И точно эти последние люди породы особенной. Незнакомые с удобствами, они притупили свои нервы нуждой и всякими лишениями. Они переносят спокойно и холод, и мокроту, и дурную пищу; для них не существует определенного времени для сна и не редко сменившись с дежурства, поздно вечером, они проигрывают в карты до утра, проигрывают свои последние деньги. Вино и карты их единственные радости. Обыкновенно на рыболовные суда и на пароходы отдают «неплательщиков»; а народ этот обыкновенно бедный и большею частью не отличающийся хорошим поведением и трезвой жизнью. Вот почему их и прозвали последними людьми. Случается, что эти последние люди, забрав задатки, убегают с судов и пароходов, или, напившись на пристани, не являются ко времени отплытия парохода. Но против бегства в пути приняты такого рода меры. Пароходы не останавливаются в людных местах, около городов и больших селений, и если что нужно, отряжают туда лодку; дрова заготовляются в глухих местах, так что рабочему при всем его желании оставить судно бежать не расчет. Причины побегов объясняют здесь одним желанием бежать и бесчестностью «последних людей». Правда, нравственность их не особенно высока, понятие о чести, долг и святость договора не отличаться безукоризненностью; но правда и то, что жизнь на пароходе и судовая работа не представляют ничего пленительного; побои, кулаками, линьками и вечная строгая дисциплина для человека к ней непривычного не могут поселить в нем привязанности к пароходной жизни. Оттого рабочий и бежит, что ему худо; будь ему хорошо, он бы не убежал. Но не так рассуждает противная сторона. Пароходчики говорят, что с «последним человеком» нет никакого ладу, что он ничего не понимает и толковать с ним бесполезно. Просвещать его что ли? Но ведь не просветишь человека в три месяца плавания по Оби; и кулак или линок, если и не развивает способности человека, то по крайней мере принуждает его делать то, что от него требуют. И обе стороны считают себя правыми. Ошибка только в том, что напрасно дается воля кулаку и линку, когда можно обойтись и без них. Но это в сибирских нравах.

<...>



| © "Речная старина" Анатолий Талыгин 2006-2018 год. | Контактная страница. |