Попасть в Козмодемьянске на ветлужские пароходы— дело мудреное, даже в такую редкую навигацию, как 1904 года, когда движение пароходов продолжалось все лето (обычно оно прекращается в половине июня). Ветлужские пароходы, принадлежащие разным владельцам, конкурирующим между собою, не имеют правильного расписания, а ходят, как Бог на душу положит и как идут дела с бурлаками—главным "живым товаром" на пароходном рынке. Ежели бурлак уже „пошел" обратно домой с белян и плотов, то случается, что в иной день отваливает на Ветлугу сразу несколько пароходов, набитых этим „товаром" до крайности, а в следующие дни нет ни одного парохода и тогда приходится сидеть в Козмодемьянске неизвестно сколько времени, пока извернутся пароходы и придут за новыми партиями бурлака.
Именно в такую беспароходную полосу пришлось мне очутиться в Козмодемьянске, в конце мая прошлого года, и просидеть там двое суток до отвала ветлужского парохода. Стоить рассказать об этих мытарствах, для характеристики ветлужских „порядков", дающих себя знать даже на Волге.
Был 8-й час утра, когда меркурьевский новый гигант "Вел. кн. Александр Михайлович", на котором я ехал из Казани, подходил к Козмодемьянской пристани. Утро было ясное, и развертывавшаяся перед нами картина города, живописно сбегающего по отлогим террасам к Волге и залитого солнечными лучами, ярко горевшими на крестах многочисленных церквей, была очень недурна.
Не хотелось оставлять этот роскошный пароход и переходить на ветлужскую „посудину"... Но я жадно всматривался в силуэты стоявших у пристаней пароходов, отыскивая знакомых ветлужан и не находя их. Ну, думаю, это еще не беда: плотов у обоих берегов Волги было довольно, значит, и бурлака достаточно в городе, следовательно и пароходы должны поторапливаться.
В этих радужных ожиданиях схожу на пристань, но там „водяновский" страж живо меня разочаровывает. Спрашиваю его:
- Ожидается-ли сегодня ветлужский пароход?
- Никак нет, потому вчера один ушел, а третьего дня четыре... Сегодня не должно быть в приходе, разве завтра к вечеру...
Пришлось покориться печальной участи... Приказал снести вещи в каюту меркурьевской пристани и только что собрался идти в город, как подбегает извозчик и говорит, что сверху бежит ветлужский пароход. Я укоризненно поглядел на сконфузившегося водяновца и поторопился с вещами сесть на извозчика.
Действительно, сверху бежал какой-то небольшой и неказистый пароход, по всем признакам ветлужский. Он направлялся к Любимовской пристани. Туда же с разных пристаней устремились пассажиры, уже со вчерашнего дня ждавшие ветлужских пароходов. Зашевелились и бурлаки, сновавшие и спавшие на берегу.
Велико было наше разочарование, когда мы убедились, что к пристани подошел не ветлужский, а якимовский пароход с р. Белой. Я напустился на извозчика, он извинялся и говорил:
Да ктож его знат! показалось, быдто бежит ветлужска посудина, такаж грязна, да обшарпана... А про бельски пароходы я и позабыл што они одной масти с ветлужскими,..
В наш разговор вступили болтавшиеся на пристани „кудемьянцы" и посоветовали снести вещи на Любимовскую пристань, уверяя, что ветлужские пароходы к ней пристают. Вещи были снесены в каюту, я устроился кое-как и собирался идти в город. Иду к пристанскому агенту и прошу запереть каюту, а он и говорит:
- Напрасно, сударь, у нас устроились: к нам редко пристают ветлужские пароходы, разве когда кладь есть для них, а сейчас ничего нет и с них не ожидается. Напрасно просидите у нас... Лучше поезжайте на Самолетскую пристань, куда пристают пароходы Чиркина: завтра какой-нибудь из них должен быть.
Послушался его и поехал Самолетскую. Не трогая вещей с извозчика, иду на пристань и разыскиваю агента, который говорит:
- Действительно, завтра мы ждем одного из Чиркинских пароходов... Только советую вам ехать на Кашинскую пристань: туда пристают пароходы Попова, а они должны прийти раньше Чиркина...
Еду на Кашинскую пристань и сдаю вещи в грязную и вонючую каюту матросов, так как пассажирская каюта уже битком набита несчастными ветлужанами и их вещами.
К пристанскому агенту страшно было и подступиться: ему так надоели за эти дни расспросами о ветлужских пароходах, что он не выносит самого имени Ветлуга и начинает кипятиться, когда о ней заговаривали...
Разговорился с молодым пассажиром, ожидающим парохода со вчерашнего утра. Оказался резчик и иконостасный мастер из-под Лыскова, везущий 30 пудов иконостаса в церковь с. Никольского на Ветлуге. Вчера он застал Чиркинского „Петра", но тот отказался взять его кладь, за мелководьем на реке. Он рассчитывал, что, может быть, другие пароходы возьмут его 30 пудов, иначе придется ему раздобыть дощаник и плыть на нем по первобытному способу.
Число жаждущих попасть на Ветлугу увеличивается с каждым новым верховым и низовым пароходом; подваливает и бурлак с прибывающих плотов. А с Ветлуги нет никаких вестей.
Неожиданно встречаю на пристани знакомого ветлужанина, возвращающегося домой издалека, из-под Сухума, и всю эту длинную путину проехавшего „как по маслу", а тут, почти у ворот дома, встретившего такую неприятную задержку и такие „порядки", как будто он сразу перешагнул из Европы в Азию...
В самом деле, неужели нельзя упорядочить ветлужское пароходство?! Неужели нельзя ему внушить, что оно существует для публики и обязано заботиться об её интересах? Разве нельзя заставить ветлужских пароходовладельцев, чтобы они имели в Козмодемьянске свою пристань, чтобы пароходы их ходили регулярно по расписанию каждый день, чтобы был определенный тариф не только для классных пассажиров, но и для всеми обираемого бурлака, чтобы на последнего не смотрели как на кладь, которою можно набивать пароход „по селедочному положению", чтобы бурлака не спаивали на пароходах и проч. и проч.?
Неужели все эти и подобные пожелания противозаконны, или чрезмерны, невыполнимы? Или для ветлужских пароходов закон не писан? Или некому наблюсти за упорядочением Ветлуги? аллах ведает... Но пора, давно пора позаботиться об устранении всех ветлужских беспорядков, от которых сильно страдает громадный край. обслуживаемый р. Ветлугой
Пока мы беседовали об этих порядках, вдруг пронесся слух о скором прибытии из Нижнего нового парохода „Зинаиды", переведенного владельцем её г. Лапшиным с р. Унжи на Ветлугу.
Этот пароход, сразу приобретший доверие ветлужан, сделав уже несколько удачных рейсов по Ветлуге, как вдруг — чего там не случается! - получает предписание не брать пассажиров и идти в Нижний для какого-то „переосвидетельствования''... И это в разгар навигации, когда ветлужские пароходы не в силах удовлетворить все более растущей нужды в пароходном передвижении. И проделывается это над заведомо хорошим и новым пароходом, а в то же время такая пародия на пароход. как гнилой „Иван", давным давно годный лишь на дрова, свободно разгуливает по Ветлуге и ждет—не дождется, когда же судьба пошлет ему естественную смерть—либо сгореть от своих искр, или от взрыва собственной машины, либо затонуть, наткнувшись прогнившим дном о карчу и т. п.
Знающие ветлужане рассказывали, что „Зинаида" удалена с Ветлуги именно благодаря проискам одного из ветлужских пароходовладельцев, испугавшегося нового конкурента.
„Зинаиду" мы ждали каждый час эти два дня, пока томились в Козмодемьянске, но не дождались. Она совсем не показывалась на Ветлуге в течение месяца, пока я жил там, т. е. пароход больше месяца простоял в Нижнем на «переосвидетельствовании»... Выпустили „Зинаиду" только в конце июня, и она благополучно проходила до конца навигации.
Однако, приближалась ночь и нужно было подумать о ночлеге. После долгих мытарств по городу, мы нашли, наконец, убежище в „чайной" Михалкова.
На другой день, в 4 часа дня, показался спускавшийся сверху „Михаил" Чиркина.
Предстояла нелегкая задача—поймать пароход, неизвестно на какой пристани. Когда я выехал с вещами от Михалкова, пароход стоял у Волжской (т. е. „общества по Волге") пристани, но только что мы поравнялись с нею, как он отвалил и двинулся к Самолетской. Мы поспешили туда же. Со всех пристаней торопливо бежали в ту же сторону ветлужане, таща багаж и спотыкаясь на неровностях набережной, отвратительной даже в сухую погоду, а в распутицу просто непроходимой. Но только что „Михаил" причалил к Самолетской пристани, как командир закричал столпившейся публике, что сейчас он отвалит и не будет принимать пассажиров, а подойдет сюда по-заре. Но, очевидно, это странное приказание относилось только к „простой" публике, которую матросы решительно не пускали на пароход, тогда как „чистая" свободно туда проходила. За другими двинулся и я, торопясь занять место. Билетов не выдавали и размещением пассажиров в I классе заведывала какая-то тощая, и старая, сонная фигура, в длинном потертом, но когда-то модном сюртуке, из под которого выглядывала грязная ночная сорочка. Всматриваюсь в знакомые черты типичного лица, поражавшего неожиданными переходами от самой мрачной серьезности до самого веселого легкомыслия, и узнаю бывшего официанта на пресловутом ветлужском „Иване", на котором три года назад пришлось мне помучиться несколько дней. Своеобразный Емельян, служивший и на „Михаиле" официантом, узнал меня и постарался устроить получше. Он отвел мне единственную одноместную каюту. Но только что я стал разбираться там, является командир парохода и просит уступить каюту даме родственнице пароходовладельца, а мне предлагает двухместную и дает слово, что другого пассажира ко мне не посадит. Я перешел туда и, действительно, командир сдержал слово, но я сам уже пустил в каюту не нашедших места—своего ветлужского приятеля и двух его молодых родственников. Так мы вчетвером и теснились в двухместной каюте и, конечно, о сне и отдыхе нечего было и думать.
Также были набиты почти все каюты, как и общие рубки I и II классов. О III-м же классе нечего и говорить, редкие счастливцы заняли здесь такие места, где можно было растянуться и выспаться, или хотя по человечески усесться на немногих лавках. Но большинство радо было присесть хотя бы на полу, скорчившись и поджавши ноги. Многие же и таких мест не находили и вынуждены были стоять на ногах, приткнувшись к стене или клади. Пройти по III классу можно было с большим трудом и опасением, как бы не наступить на сидящих и лежащих на полу.
Значительная часть пассажиров осталась на берегу, поджидая следующих пароходов. Бедный резчик, не принятый вчера на „Петра", из-за 30 пудов его багажа, не был принят и „Михаилом", ничего не бравшим, кроме живой клади. Резчику пришлось ехать, как он и предполагал—на утлом дощанике,
В одном можно было позавидовать резчику, что он будет пользоваться чистым речным воздухом, тогда как мы—пассажиры „Михаила"—обречены были чуть не задыхаться в тяжелой, душной, а временами и местами почти в зловонной атмосфере. Это сказалось особенно на следующий день, когда, вследствие наступившего холода и проливного дождя, пришлось держать все окна, двери и люки закрытыми. Тяжело было особенно в III класес, но и в двух высших почти нечем было дышать, так как никакой вентиляции здесь не полагается. Публика была рада каждой остановке, чтобы выбежать на балкон подышать свежим воздухом, что было немыслимо во время хода, от пронизывающего, с дождем, ветра, и от массы сыпавшихся из трубы искр, зажигавших платье, волосы и проч.
,Михаил" считается одним из „лучших" пароходов на Ветлуге, так что, когда там прекращается навигация, он находит работу в других местах, например, прошлое лето был арендован пароходством Фанталова на Оке и ходил от Нижнего до Мурома. С внешней стороны „Михаил", действительно, недурной двухэтажный пароход, довольно поместительный, с хорошей машиной. Но внутри он запущен до последней степени и не удовлетворяет самым скромным требованиям удобства и порядка, даже в классных помещениях.
А между тем, пароходство Чиркина — самое богатое ни Ветлуге: кроме „Михаила", ему принадлежат пассажирские пароходы: „Василий", „Николай", „Петр" и буксирный „Миша". С такими средствами можно бы вести дело в большем порядке. Но, кажется, этому пароходству предстоит распасться, так как сам Чиркин прошлое лето покончил жизнь самоубийством.
Приближался вечер, когда „Михаил" собрал своих пассажиров по разным пристаням и должен был отойти от последних, так как везде ждали волжских вечерних пароходов и отовсюду его гнали. Тогда „Михаил" начал катать нас по Волге, вальсируя взад и вперед в виду города. Сделавши несколько туров, он еще раз подошел к освободившейся Самолетской пристани, а затем смиренно отошел в сторонку и бросил якорь. Почему он не тронулся теперь же на Ветлугу, когда наступала светлая и короткая майская ночь—было непонятно. Так мы и простояли в виду Козьмодемьянска всю ночь и только в 5 часов утра якорь был поднят и мы тронулись вверх по Волге, а через час с небольшим вошли в р. Ветлугу.
Утро было страшно холодное, а с полудня начался сильный дождь и лил целый день. Около устья река была запружена соймами, плотами и баржами, торопившимися выйти на Волгу в виду усиливавшегося обмеления Ветлуги. Некоторые баржи паузились, не имея уже возможности пройти мелкое устье с своим полным грузом.
Многие суда потерпели значительные аварии: от Красноярского переката (ниже с. Воскресенского) до устья 9 барж сидели на мели, 2 баржи затонули, 3 соймы разбиты. Лесопромышленники и бурлаки были в отчаянии, опасаясь, что не успеют во-время выйти из реки на Волгу, если не случится подъема воды от дождей.
Настроение тех и других было обозленное, да и на пароходе сильно нервничали, так как плоты и соймы во многих местах столпились до степени „затора" и не давали пройти пароходу. Говорят, что показывались на реке казенные пароходы, приходившие разбирать заторы (как-будто нельзя предупредить образование их!...), но мы их не видели и "Михаилу" приходилось часто останавливаться, пока плоты разберутся и очистят проход.
Много было ругни с обеих сторон, а в одном месте чуть не дошло до формального вооруженного столкновения пароходной команды с бурлаками... Река тут оказалась запруженною несколькими сцепившимися соймами, который никак не могли разобраться. Толпы бурлаков немилосердно орали, пытаясь кольями и баграми отпихнуться и разойтись. Авральная работа не давала результатов, и колья замелькали в воздухе, в руках обозленных бурлаков, готовых устремиться друг на друга...
В этот критический момент подошел "Михаил" и решил с риском проскользнуть мимо сцепившихся сойм, направившись в чистое пространство воды между одной соймой и левым берегом. Но путь здесь преграждал толстый канат, которым сойма была зачалена к берегу. Командир крикнул, чтобы с соймы опустили канат. Из толпы возившихся бурлаков послышались в ответ ругательства, но толпа не шелохнулась, хотя работу свою бросила и насторожилась...
Пароход подошел еще ближе, машину остановили, но бурлаки не трогались и только посматривали на нас. Тогда командир закричал матросам на носу: ,.руби снасть!.."
Любопытно, что тот же крик повторили и бурлаки, ехавшие на пароходе и с большим аппетитом переругивавшиеся с бурлаками на плотах... Теперь первые чувствовали себя на пароходе "господами" и издевались над своей же братией, мучившейся на реке, хотя сами еще вчера были в том же положении и, очутись в нем сегодня, точно также неприязненно отнеслись бы к пароходу...
Но и вся публика возмущалась действиями бурлаков: для них ничего не стоило опустить натянутую снасть в воду и дать нам проход. Они просто „озорничали", радуясь, что и мы попали в их беду... Ждать же нам, пока они разберутся, было нелепо: эта разборка могла затянуться на много часов.
Когда раздалась команда капитана: „руби снасть!..", матросы бросились за топорами, а бурлаки на плоту двинулись толпою к пароходу, с угрожающими жестами и криками, среди которых можно было разобрать, кроме неистовых ругательств, отчаянные вопли: „бей его!., руби!.."
Толпа надвигалась в воздухе замелькали колья, багры, топоры... Публика на пароходе заволновалась, закричала, причем особенно неистовствовали наши бурлаки, готовые грудью сцепиться с противником. Страсти с обеих сторон разгорались... В лучшем случае дело ограничилось бы тем, что бурлаки побили бы на на пароходе окна, да поломали бы плицы в "хлопалке" (как они называют пароходные колеса) левого борта и т.п. Но могло дойти и до рукопашной, пожалуй и кровавой схватки...
К счастью, наш бравый командир не растерялся и дал ход машине, рискуя порвать бурлацкую снасть. Но дело обошлось проще: от давления парохода канат натянулся, выдернул "пешню" (кол), за которую быль закреплен на берегу, снасть сама села на дно и „Михаил" очутился на свободе, провожаемый бранью и проклятиями бурлаков на соймах.
Мой ветлужский приятель рассказал мне о недавнем случае подобной схватки с бурлаками, окончившейся далеко не так благополучно. Несколько дней назад он спускался по Ветлуге на арендованной им барже, сильно нагруженной, которую вел слабый буксирный пароходик. На одной кривуле, загороженной на фарватере тяжелой соймой, буксир не справился и его с баржой прижало к плоту. Никакого вреда для соймы не произошло—связки и снасти не лопнули, ряды бревен нисколько не разъехались, и громадный плот только чуть покачнулся от навалившихся парохода с баржой.
Но этого безвредного толчка было вполне достаточно для бурлаков, чтобы они, по крику хозяина соймы: "ребята! руби их!..", бросились сначала к пароходу—побили окна и обломали несколько плиц, всунув бревно в „хлопалку"... Затем они направились к барже и хотели разгромить ее, но арендатору с трудом удалось урезонить их, говоря: „чем же баржа виновата? она не сама идет! куда нас пароход потащит, туда и идем"... Это подействовало, бурлаки бросили баржу и снова нахлынули к пароходу, но тот поспешил отвалить от плота и оттащить баржу.
И такие случаи нередки, при отсутствии почти всякого надзора за рекою. Когда произойдет очень уже большой "затор" плотов, задерживающий движение пассажирских пароходов на сутки и более, и если весть о том дойдет до судоходного начальства, сидящего в Козмодемьянске, оно посылает на место затора казенный пароход или баркас, если таковой случится под руками. Но здесь столько случайных „если", что на эту помощь нечего рассчитывать, не говоря уже о том, что одно присутствие начальства на заторе нисколько делу не помогает, особенно если оно явилось на слабосильном баркасе, не могущем сдвинуть сцепившиеся не только тяжеловесные соймы, но и более легкие однорядки.
Но есть простое средство предупредить заторы - сделать то, что делается на Волге на трудных, узких и перекатах, где суда пропускаются по-очереди. Такую же очередь легко установить на всех опасных кривулях и перекатах Ветлуги, для всяких судов и плотов. Разумеется, тогда необходимо усилить водяную стражу на реке и придать ей больше веса и авторитетности, чтобы она могла влиять благотворно на своенравных бурлаков, которые сразу не поймут, пожалуй, что очередной пропуск прежде всего устроен для их же блага, и станут протестовать против такого нововведения. Но недоразумения возможны только в начале дела, а уже со следующей навигации оно отлично наладится, и сами бурлаки явятся лучшими охранителями нового порядка, пользы которого нельзя будет им не сознать. Но, конечно, этого нового дела нельзя вверять ныне действующей на реке страже— так называемой „перекатной лени" (бакенщики и т. п.), не пользующейся ни малейшим авторитетом и способной погубить хорошее дело в самом зародыше.
Когда „Михаил" шел вверх (23 мая), ветлужская „перекатная лень" только что начинала еще пошевеливаться, медленно просыпаясь от зимней спячки, хотя вешняя вода давно спала и мелководье быстро прогрессировало. Ближе к устью никакой „обстановки" еще не было, повыше уже появились на берегу перевальные вехи и маяки, но без фонарей и знаков: еще повыше, под с. Воскресенским, показались и бакены, и фонари на маяках, но освещения их еще не полагалось Последнее началось уже в июне, когда мелководье кончилось и прибыль от дождевой воды стала приближаться к весенней, т. е. когда в освещении никакой почти нужды не было...К Воскресенской пристани, где я высадился, мы прибыли в 4 часа утра, т.е. почти через сутки по выходе из Козмодемьянска.
Чиркинская пристань находится в 1½ версте ниже села на пустом берегу, где негде укрыться. Правда, есть сторожка, но таких малых размеров, что не может вместить всех ожидающих парохода или вышедших с него и ждущих . Последних всегда бывает здесь мало, а ранним утром, когда мы высадились, не было ни одного. Часть моих спутников ушла искать извозчиков, а я, как и другие пассажиры, остался на берегу с багажом. К счастью, дождя не было, но холод стоял пронизывающий, особенно для одетых "по-майски". Только через час приехали извозчики и забрали нас с вещами.
Удивительно, что такое полное пренебрежение к интересам публики замечается со стороны „лучшего" и самого богатого ветлужского пароходства, да еще в таком большом благоустроенном пункте, как с. Воскресенское. Неужели последнее не может заставить Чиркина выстроить для пассажиров самое немудреное помещение, где можно было бы укрыться от дождя и холода?! При отсутствии расписания в движении пароходов несчастным пассажирам приходится иногда по суткам и более мучиться на берегу, без всякого прикрытия.
В конце июня я возвращался с Ветлуги на Волгу и очень удачно попал на пароход в том же с. Благовещенском, где жил. Здесь пристани не полагается, но пароходы иногда пристают за дровами или у дер. Прудовки, или против села, у кордона лесовладельца. Как раз в намеченный день отъезда в последнем пункте остановился пароход Чиркина „Василий", и я успел его захватить, переправившись на лодке. Таким образом, я избег печальной необходимости ехать за 20 верст в с. Воскресенское и там сидеть на пресловутой „пристани" более суток...
Я был счастлив, избегнувши последнего удовольствия, тем более, что попал на лучший, действительно, из ветлужских пароходов, хотя и небольшой, одноэтажный, но сравнительно новый, с отличным ходом, чистый, а в I классе даже не без комфорта. С другой стороны, погода стояла прелестная, ясная и теплая, столь редкая в то лето, и на реке, с ее красивыми лесными берегами и чистейшим воздухом, чувствовалось так легко и хорошо что приходилось пожалеть о быстром ходе „Василия", сокращавшем удовольствие... Плотов почти не встречалось, вода была отличная, и пароход, отвалив из-под Благовещенского в 3 ч. дня, в 4 часа был уже у Воскресенской пристани.
Здесь подсело человек 5-6 пассажиров (да столько же было на пароходе)-один во II кл. (богатый еврей-лесопромышленник), остальные в III кл. Из последних двое страшно запыхавшихся крестьян, как взбежали на палубу, так и повалились в изнеможении на скамью и долго не могли отдышаться... Оказалось, что они шли снизу берегом и, за 5 верст до пристани заметивши спускавшийся сверху наш пароход пробежали это пространство на рысях... Да, не легко попасть на ветлужские пароходы!...
Еврей из Белоруссии, приезжавший в Макарьевский уезд покупать (в компании с русскими) миллионное лесное имение одного прогоревшего дворянина, возмущался многими ветлужскими „порядками"... Знакомый с Европою не по одним книгам, он не мог переварить, например, того обстоятельства, что навигация на Ветлуге, такой богатой реке, прекращается в обычные годы с половины лета, собственно из-за двух перекатов—Карандышевскаго (выше г. Варнавина) и на устье реки. Когда все остальные перекаты проходимы (при 11 четвертях), на этих двух бывает 6 четвертей. Еврей находил простое средство сделать Ветлугу судоходной целое лето: обложить сбором лесопромышленников, пароходчиков и др. судовладельцев, завести на эти средства две землечерпалки и т. д.
Да, об этом следовало подумать, хоть бы в виду скорого открытия движения на Петербурго-Вятской железной дороге, пересекающей р. Ветлугу выше гор. Ветлуги. Тогда должно усилиться пароходное движение на реке, и его придется продолжить до пересечения с железной дорогой. Пароходчики пока не думают об этом и не предпринимают никаких подготовительных мер. Каждый из них боится начать новое дело, могущее в начале принести некоторые убытки. Они предпочитают идти по проторенной дорожке, на которой успешно наживаются, хотя и не прочь иногда пролить „крокодиловы слезы" на счет „убыточности" ветлужского пароходства... Несомненно, оно станет еще выгоднее, когда вступит в связь с новой железной дорогой. Один из пароходных служащих говорил:
- Трудно начать это дело: река выше г. Ветлуги неизвестна, нужно обследовать её, потратиться на это... Первый год будет трудно, а дальше должно хорошо пойти. Много выгоды получит тот, кто рискнет начать новое дело...
Посмотрим, кто из ветлужских пароходчиков окажется на высоте положения...
Пока шли эти беседы с немногими попутчиками "Василий" летел на всех парах, ничем не стесняемый на своем пути - ни лотами, ни перекатами, ни дурной погодой. По сторонам как в панораме развертывались разнообразные картины: то лесных берегов, то луговых пространств и пашен, то редких селений. Все было залито солнечными лучами, которым были так рады давно не видевшие их и люди, и леса, и пашни. Словно начиналась новая весна после недавней мрачной осени.
Какая громадная разница была в самом передвижении: "Михаил" тащился целые сутки с Волги до Воскресенского, а теперь „Василий" пролетел больший путь (от Благовещенского) менее 10 часов. В первом часу ночи мы были в Козмодемьянске и остановились у свободной Волжской пристани, как раз той самой, которая была мне нужна для пересадки утром на волжский пароход, идущий вверх. Таким образом, судьба избавила меня от тяжелой необходимости шататься ночью по невозможной Козьмодемьянской набережной...
(Очерк Н. Оглоблина, опубликован в журнале «Русское судоходство», 1905 г., № 6, стр. 113-125)
Упоминаемые суда: Петр, Великий князь Александр Михайлович, Иван, Михаил, Василий Чиркин (Похоже, что именно этот пароход фигурирует в очерке под именем "Василий"), Николай (Пароход ходил по Ветлуге, но Чиркин среди его владельцев в списках МПС не значится), Зинаида.
Упоминаемые судовладельцы: Чиркин В.Д...